Эту “love story” рассказала калининградка Альбина Рогачева. История - в духе популярного сериала “Кадетство”. Точнее, одной из его сюжетных линий. Помните, молоденький кадет влюбляется в свою учительницу?
- У моей бабушки Евдокии Афанасьевны (в девичестве Лисуковой), было то же самое, - говорит Альбина. - Очень давно, разумеется, когда она была совсем молоденькой... До войны она жила в деревне Маркелово под Великими Луками. Точнее, в сентябре 1940-го года была прислана туда по комсомольской путевке, преподавать русский язык и литературу в школе-семилетке. Было ей тогда двадцать лет. А в седьмом классе учился мальчик Петя Рогачев, тринадцатилетний сын агронома. Крепкий, сильный, здоровый деревенский пацан... который влюбился в свою учительницу с первого взгляда. Поначалу он, наверное, и понять-то не мог. что с ним происходит. Ему казалось, что учительница почему-то дико его раздражает. Он ей кнопки на стул подкладывал, доску натирал огарком свечи, чтобы мел скользил и написать ничего нельзя было.. А однажды приволок в класс дохлую крысу и швырнул на учительский стол. Перепуганная Евдокия Афанасьевна завизжала совсем как девчонка, выбежала из класса... Ученики напряглись: думали, она сейчас позовет директора (а тот был скор на расправу. И крут. Мог и по шее дать, и в угол на горох на колени поставить). Но директор не шел. И Евдокия Афанасьевна не возвращалась. Тогда Петя - как самый смелый - пошел посмотреть.
...Она сидела во дворе школы, в нескольких шагах от “черного” крыльца, прямо на пожухлой траве и, уткнувшись лицом в колени, беззвучно плакала. Только плечи тряслись. Петя растерялся. “Евдокия Афанасьевна”, - позвал он. Она подняла залитое слезами лицо и стала говорить о том, какая она плохая учительница, как безнадежно она не справляется с работой... А потом начала допытываться, что же плохого она сделала конкретно Пете, за что он так люто ее ненавидит. И тут - против собственной воли, едва ли понимая что сказал, - Петя брякнул: “Я вас люблю”. Этих слов - а главное, тона, каким они были сказаны, - Евдокия Афанасьевна испугалась еще больше, чем дохлой крысы.
Как можно?! Ученик... мальчик... ей, взрослой девушке, которой вот-вот стукнет двадцать один?! Да и вообще... о какой любви может идти речь в школьные годы?!
Тем же вечером она побеседовала с отцом Пети. Агроном велел ей не забивать голову чепухой. “Что значит: любит? Ну правильно. Почему бы ученику и не любить хорошего преподавателя?.. Кстати, Евдокия Афанасьевна, вы не много ли с учениками о любви рассуждаете? Пушкины у вас там всякие... “Я помню чудное мгновенье”... Есенина, слышал, вслух детям читаете, а он ведь того... запрещенный поэт! Вы бы с ними больше Демьяна Бедного учили. Или Маяковского. Вот всем спокойнее бы и жилось”.
Весь учебный год Евдокия Афанасьевна провела в кошмаре. Нет, Петя ее не компрометировал. И учился как зверь: наизусть всего “Евгения Онегина” шпарил, сочинения писал на три листа... и в каждое вкладывал ма-аленький листок со словами: “Я вас люблю”. Он ждал учительницу после уроков, чтобы поднести ей сумки с тетрадками, зимой первым прибегал в школу, чтобы наколоть дров, растопить печку в классе... Он “разбирался” со всеми, кто, по его мнению, вел себя непочтительно по отношению к любимой “русичке”... Евдокия Афанасьевна усердно делала вид, что ничего особенного в его поведении нету. Но в мае он заявился к ней домой с охапкой сирени. И сказал, что отец велел ему после седьмого класса поступать в училище ФЗО (фабрично-заводское обучение) в Великих Луках... так что он скоро уедет, но любить ее, Евдокию Афанасьевну, не перестал и никогда не перестанет. Она начала говорить, что это пройдет, что он обязательно встретит хорошую девушку, свою ровесницу, что мальчик не должен влюбляться в учительницу, взрослую тетю... А он стоял перед ней, высокий, широкоплечий, в сиреневых майских сумерках казавшийся таким большим и красивым... и Евдокия Афанасьевна замолчала, вдруг осознав, как ей будет его не хватать.
...В ту ночь они говорили долго. Учительница пообещала Пете, что будет ему писать. И действительно написала ему два письма. А потом началась война.
Петю эвакуировали вместе с другими учащимися ФЗУ. Евдокия Афанасьевна осталась в Маркелово. Хлебнула лиха досыта... Немцы, войдя в деревню, согнали в здание школы всех, на кого им показал, как на коммунистов, полицай из местных: директора школы, председателя колхоза (им был пятидесятилетний мужик, присланный “на хозяйство” незадолго до войны взамен прежнего, репрессированного председателя), фельдшерицу-евреечку, еще несколько человек... учительницу немецкого и музыки (это была красивая женщина,появившаяся в деревне в июле сорок первого. Говорили, что ее муж был каким-то важным человеком). На правой руке она носила обручальное кольцо с крупным черным камнем. Один немец попытался стянуть у нее кольцо с пальца. Она оттолкнула его, сказала по-немецки: “Одну минуту, я сама”, сняла кольцо и... проглотила. И тут же упала на землю, забившись в конвульсиях: видимо, кольцо встало поперек горла. Так ее, умирающую, и закинули в школу. Здание обложили соломой, полили бензином и зажгли.
Саму Евдокию Афанасьевну вскоре угнали в Германию. Но до Германии она не доехала: в Белоруссии удалось бежать. Там партизаны взорвали железную дорогу аккурат в то время, когда по ней проходил эшелон с девчонками. Паровоз опрокинулся, первый вагон завалился на бок, остальные накренились... в общей суматохе нескольким девчонкам повезло, они откатились в канаву и замерли... В грязь телами вдавились, только головы чуть-чуть приподнимали, чтобы дышать. А как стемнело, потихонечку уползли. Домой, в Маркелово, Евдокия возвращаться не стала. Мыкалась по чужим избам. Где на работу наймется, где из милости поживет... А когда пришли наши, Евдокия была на Брянщине, в партизанском отряде (правда, об этом времени она вспоминать не любила. Говорила, что к партизанам случайно попала и ничего геройского не совершала. Разве что кашу варила...). Потом работала в Брянске в школе, а в 1946 году ей предложили поехать в Калининградскую область. Родных у нее не было (умерли еще до войны), в Брянске ее, в сущности, ничего не держало, и она согласилась.
В Калининград она приехала с одним чемоданом... у которого отвалилась ручка сразу же, как только Евдокия вышла в город... Она стояла посреди чужого, разбитого войной, враждебного (как ей казалось) города и ревела в голос. И тут услышала: “Чего ревёшь, дура?” Перед ней стоял молодой военный.
- Ру-у-учка... отвалилась, - еле выговорила Евдокия.
- Веревка есть? Щас обвяжу, как новенький будет!
Евдокия всхлипнула: “Нет веревки”. И тут... военный вдруг схватил ее за плечи так, что запрокинулась голова.
- Евдокия Афанасьевна, это вы?!!
Это был Петя. Изменившийся, возмужавший - но узнаваемый. Девятнадцатилетний.
...Они поженились через месяц. Евдокия, конечно, отказывалась. Говорила, что он слишком молод, что вокруг - великое множество совсем юных девиц, зачем ему “тетя” на шесть лет старше... Он только смеялся: “Мы встретились в Кенигсберге! Понимаете: встретились. Это - судьба” (Кстати, от привычки называть жену на “вы” и по имени-отчеству Петр Рогачев избавился нескоро). Евдокия не верила в то, что их счастье - всерьез и надолго. Казалось бы, все было против них: и возраст невесты, солидный для послевоенного времени, когда на одного мужика приходилось несколько десятков баб самой молочной спелости; и неустроенность быта... и даже паспорт Евдокия умудрилась потерять перед самой росписью (спасибо, соседка нашла)... и в ЗАГС она пошла, нарушив “верную” народную примету, в черном платьице в белый горошек (ничего “приличнее” не было)... А прожили вместе 34 года. Кстати, Петр года через три после свадьбы снова стал учеником Евдокии Афанасьевны - в вечерней школе, где он завершал среднее образование.
Петр и Евдокия вырастили двоих детей. Жили ладно. Правда, один раз Петр все же увлекся молоденькой. Ему стукнуло сорок. Известное дело, кризис среднего возраста, который, наверное, переживается особенно остро, когда жене - под пятьдесят. Но без своей Евдокии Петр выдержал всего-то три месяца. Вернулся и в буквальном смысле упал в ноги. Стоял перед ней на коленях и плакал. И она - поседевшая, располневшая - плакала тоже. О том, как жестоко время по отношению к женщине: нестареющая душа томится в “подержанной” оболочке.
...Петр умер в восьмидесятом году. От рака. Евдокия была при нем до последнего. Сама она умерла за месяц до своего семидесятидевятилетия.
- Знаете, - говорит ее внучка Альбина, - у группы “Високосный год” есть песня:
“И было ей семьдесят шесть,
Когда ее самой не стало.
Нет, не страшила ее смерть,
Скорей, она о ней мечтала.
Бывало, знаете ли, сядет у окна
И смотрит, смотрит в небо синее.
Дескать, когда умру,
он встретит меня там
И назовет меня по имени...”
Такое ощущение, что песня эта - про них, про Петра и Евдокию. А еще... интересно, чем же закончится “Кадетство”? Жаль, если этому мальчику, так трогательно влюбленному в учительницу, сценаристы подсунут какую-нибудь гламурную блондинку...
Д. Якшина