Волшебный век
17 декабря 1903 года впервые поднялся в воздух аэроплан. Казавшийся невозможным полёт на крылатой машине вдруг стал реальностью. Пресса захлёбывалась от восторга, люди обнимались и на ближайшее будущее человечества смотрели с большими надеждами.
Казалось, теперь сократятся расстояния, исчезнут национальные границы, таможенные тарифы и, может быть, даже различия языков. Авиация открывала новую эру, в которой люди-птицы устремятся к звёздам. Какой волшебный век!
Мировая война закончилась. Вчерашние враги – русские и немцы – теперь сдружились, и сенсации следовали одна за другой. В 1919 году открылся аэропорт Кёнигсберг-Девау – первый аэровокзал Европы. Именно сюда в 1922 году впервые прибыли самолёты авиакомпании "Дерулюфт", которая начала работать на первой международной авиалинии СССР "Москва - Рига - Кёнигсберг". И первыми среди знаменитостей "испытали" этот воздушный маршрут две влюблённые пары: советские поэты и их роковые женщины, любители экстремальных удовольствий.
Лупцевал свою даму
Они были обречены на любовь – американская дива и поэт из рязанской деревни. Госпожа Дункан "заразилась" русской революцией и приехала в Москву. Большой театр рукоплескал босой танцовщице в полупрозрачном хитоне, без лифа и трико. Это было пикантно.
44-летняя Айседора и 26-летний Есенин встретились на вечеринке. Страсть вспыхнула ярким пламенем. Она не говорила по-русски, он знал по-английски только "сода-виски", но оба без оглядки бросились в любовный омут. Поэт был буйным во хмелю и лупцевал свою даму, почём зря, а назавтра плакал, уткнувшись ей в колени.
Она всё терпела и прощала. Но однажды, будучи навеселе, исполнила танец с розовым шарфом, как с "партнёром" – сломала ему хребет и сдавила горло, а "труп" распластала на ковре. И с тех пор стала выступать под "Похоронный марш" Шопена. От этой пары веяло неотвратимостью катастрофы.
Почётные гости
Утром 10 мая 1922 года на московском аэродроме имени Троцкого, что на Ходынском поле, Айседора и Сергей сели в аэроплан "Фоккер" в качестве супругов.
Газеты сообщали:
"Аппарат с виду точно игрушечка. Каюта, в которую ведёт дверь с каретным окном, похожа на вместилище старинных дилижансов: друг против друга два мягких дивана на шесть мест. Написано на немецком и русском языках: "Собственность Российской Республики". Вес аппарата 92 пуда, грузоподъемность 56 пудов… Путь от Москвы до Кёнигсберга проходит 11 часов, с остановкой в Смоленске и Полоцке".
Есенин с супругой летели в Кёнигсберг третьим рейсом. Молодожёнов ожидало мировое турне, но угнетали мрачные предчувствия, что этот перелёт станет началом конца для них обоих.
Самолёт взлетел в 9 часов утра, а в 8 вечера приземлился на аэродроме Девау. Кёнигсберг развеял меланхолию новобрачных. Город ликовал, встречая "икаров" советских и международных авиалиний – море цветов, успех, большая пресса!
Приезд Айседоры Дункан из "большевистской Москвы", да ещё в сопровождении какого-то известного русского поэта, ставшего её мужем – это была сенсация.
Боялся сифилиса и милиционеров
Поездка за границу, несомненно, была очень важным событием в жизни Есенина. Сам он писал об этом:
"Много дум я в тиши продумал…"
Пройдя путь от деревенского мальчика-пастушка до легендарного дебошира и матерщинника всея Руси, Есенин был внутренне закомплексован. Он страдал сифилофобией – боязнью заразиться сифилисом. Даже ходил в библиотеку вычитывать признаки страшной хворобы и искать их у себя.
Не меньший страх в Сергее вызывали милиционеры. Завидев этих стражей порядка, он испуганно отворачивался и тяжело дышал.
Но, впервые попав заграницу, русский поэт словно вдохнул воздух свободы, был восхищён Кёнигсбергом и забыл о своих фобиях.
Особый интерес у Есенина вызывало творчество Гофмана, и, гуляя по городу, он, вероятно, "отметился" на Французской улице, где родился кёнигсбергский романтик.
Пребывание звёздных супругов в столице Восточной Пруссии было недолгим. На железнодорожном вокзале Сергей и Айседора сели в купе 1 класса берлинского поезда и 11 мая прибыли в столицу Германии.
Ложился под поезд, резал вены, вешался
Замелькали города Европы и Америки. Газета "Нью-Йорк уорлд" писала:
"Вошёл муж мадам Дункан. Он выглядит мальчишкой, который был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде".
Первый поэт России уязвлён, он задирает официоз и впадает в запои. В Париже его нашли висящим на люстре и успели спасти. Но он учинил дебош, круша в отеле зеркала, и горемычная Айседора определила мужа в психбольницу.
Есенин проехал по миру, как в чаду, а, вернувшись в Москву, уже не считал себя мужем мадам Дункан – ушёл, ничего не взяв. Отныне единственная любовь поэта – его "чёрный человек".
Айседоре от отчаяния не хотелось жить.
"Я вишу на конце верёвки", - сказала она и в 1924 году поехала в Кёнигсберг, откуда начиналось их с Сергеем свадебное путешествие.
К концу 1925 года решение "уйти" стало у Есенина маниакальным. Доконали его жёны, дети и "коммуной вздыбленная Русь". Он ложился под поезд, бросался из окна, резал вены и закалывал себя кухонным ножом.
28 декабря Есенина нашли в Ленинграде висящим на трубе парового отопления в номере "Англетера", где он когда-то бывал с Айседорой.
А она, узнав о трагедии, в Ницце топилась в море и была спасена. Но в Париже её любимый красный шарф одним концом попал в колесо автомобиля и, резко затянувшись, сломал ей шею...
Хотел прыгнуть без парашюта
Миф о взаимной ненависти Сергея Есенина и Владимира Маяковского – один из самых известных в истории русской литературы. Раннего Есенина Маяковский называл "декоративным мужиком", слишком слащавым, неискренним, а его стихи – "ожившим лампадным маслом". В публичных выступлениях поэты поливали друг друга грязью.
Новый 1923 год Маяковский встретил в одиночестве. Он переживал личную драму – Лиля Брик, вьющая из него верёвки, дала отставку. Но, сменив гнев на милость, решила 3 июля лететь в Берлин – вместе с ним и мужем Осей.
Маяковский был счастлив, но и огорчён – Есенин и тут его обскакал, первым слетав за границу с любимой женщиной.
Маяковского называли певцом любви-шторма. И теперь, в аэроплане "Фоккер-3", рождались бравурные строфы:
Сердце, чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я и мотор:
"Крылья Икар
в скалы низверг,
чтоб воздух-река
тёк в Кёнигсберг.
Поэт воспевал идею воздухоплавания. За штурвалом – знакомый пилот Шебанов, внизу – облака, в крови играет адреналин.
Что же – для того конец крылам Икариным,
человечество затем трудом заводов никло, –
чтобы этакий Владимир Маяковский, барином,
Кёнигсбергами распархивался на каникулы?!
Рядом с ним – она, разрушительница моральных устоев. Её греховность ей к лицу, а его чувства к ней, как всегда – мощные, огромные, шумные.
Мы взлетели, но ещё – не слишком.
Если надо к Марсам дуги выгнуть –
сделай милость, дай отдать мою жизнишку.
Хочешь, вниз с трёх тысяч метров прыгну?!
Брошь в виде свастики
Самолёт приземлился в Девау, и компания сразу поехала на море. Балтика в тот вечер фосфоресцировала и гудела, по словам Маяковского, "как примус". А платье дамы за соседним столиком было заколото бриллиантовой брошью в виде свастики.
На пляже поэт наблюдал, как "валютчики греют катары и астмы", и каждый день им с Лилей подавали огромных крабов.
Позже Лиля напишет в дневнике:
"В 1923 году мы с Маяковским полетели в Германию. Летели до Кёнигсберга. И для меня, и для него это был первый в жизни полёт. Всё так и было, как в стихотворении "Москва - Кёнигсберг". С Маяковским летел Ньюбольд – кто он такой, я не знаю. По дороге нас настигла гроза. Маяковский спал. Проснулся от оглушительного удара грома. Спросонок ничего не понял и закричал громче грома: "В чём дело? Что случилось?" Яма воздуха. С размаха ухаем. Вскоре приземлились. Говорят, Кёнигсберг – красивый город. Жаль, что даже заночевать там не пришлось. Сразу после прилёта уехали на автомобиле в Нордернай".
Компания прибыла в Берлин, проехалась по Германии. Но отношения поэта и его Музы покатились под откос.
Приседал на хвост
В 1925 году Маяковский снова летал в Кёнигсберг, и позже в письме из Парижа, адресованном всё той же Лиле Брик рассказывал об этой поездке:
"Долетели хорошо. Напротив немец тошнил, но не на меня, а на Ковно. Лётчик Шебанов замечательный. Оказывается, все немецкие директора ("Дерулюфта") сами с ним летать стараются. На каждой границе приседал на хвост, при встрече с другими аппаратами махал крылышками, а в Кёнигсберге подкатил на аэродроме к самым дверям таможни, аж все перепугались, а у него, оказывается, первый приз за точность спуска. Если будешь лететь, то только с ним. Мы с ним потом весь вечер толкались по Кёнигсбергу".
Маяковский не только летал в Восточную Пруссию, но и ездил через неё. Однажды поэт запечатлел в трёх стихотворных строчках пограничный городок Эйдткунен (ныне пос. Чернышевское), который называли "восточными воротами Европы". Именно здесь делали остановку поезда, идущие из России в Германию и обратно, а пассажирам приходилось пересаживаться: у железных дорог обеих стран была разная ширина колеи.
Редкий европейский город может похвастаться таким количеством посетивших его знаменитостей. Но Маяковского здесь явно одолевала скука:
…Позевываю зевотой сладкой
совсем как в Эйдткунене
в ожидании пересадки.
Кровавые бифштексы
Впрочем, для душевного подъёма у поэта поводов не было, а поездки лишь усугубили хандру. Продолжалась любовная драма с Лилей, впереди зловеще маячил разрыв. Общественная жизнь страны становилась гнетущей, драматичной. Маяковского травили.
Гигант в поэзии и любви, он стал играть со смертью. Три раза крутил барабан "русской рулетки" и стрелял в себя, и все три раза была осечка. Его истерзанная душа искала тепла и близости – той самой соломинки, за которую он мог бы ухватиться в последний момент. Но вот настало 14 апреля 1930 года – "Ваше слово, товарищ маузер!"
…Лиля старела, но до конца своих дней носила маникюр и ела кровавые бифштексы.
"Приснился сон, - написала она в дневнике, - я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: "Всё равно ты то же самое сделаешь".
Сон оказался вещим. Прикованная к постели 86-летняя Лиля Юрьевна после двух попыток самоубийства приняла смертельную дозу снотворного.
Н. Четверикова
