Наша сегодняшняя “прогулка” - по Кёнигсбергу... бракоразводному. Что ж, приходится констатировать: разводу как явлению почти столько же лет, сколько и браку.
Счастливая вдова
Правда, древние пруссы разводов не знали. Ещё и потому, что мужчина, имеющий возможность прокормить не одну женщину, а нескольких, обзаводился столькими женами, сколько требовало его мужское естество. И сколько могла выдержать его шея.
Женщины в семье знали своё место. Выжить самостоятельно они не могли. Находясь - до брака - в доме отца, девушка готовилась к переходу в иное - НАСТОЯЩЕЕ - состояние.
Становясь женой - неважно, первой или очередной по счёту - она это состояние обретала. И чем “круче” был её муж, тем уважаемее была она.
Муж мог её убить. Или выгнать - что, в принципе, приравнивалось к смерти. Уйти от мужа она могла только “в смерть”. Или - дождаться, пока умрёт (погибнет!) он, чтобы в статусе почтенной вдовы обрести (вполне возможно) новое счастье...
Кстати, достойная вдова (имеющая свою часть от имущества мужа) котировалась у пруссов выше, чем девушка. Девушку ещё надо было учить... и она вполне могла оказаться бесплодной. А вдова имела опыт, репутацию - и подтверждённую способность к рождению детей. И редкий мужчина не предлагал ей бусы из янтаря в знак своей особой симпатии...
Воплощение греховности
Христианство по отношению к женщинам оказалось куда строже, чем язычество.
В средние века женщина представала: а) как воплощение греховности; б) в образе светлой небесной красоты.
Обе ипостаси существовали в одной эпохе параллельно, не пересекаясь друг с другом. Культ Прекрасной Дамы господствовал “в верхах”.
Тевтонского ордена это поветрие не коснулось: рыцари-храмовники были чужды куртуазной обязанности “сражаться и любить”. Дама сердца, вдохновлявшая на подвиги рыцарей Франции (и части Германии), рыцарей-крестоносцев пугала. Для них - по крайней мере, так гласил устав Ордена - все женщины являлись “вместилищем зла”, носительницами “греховного соблазна”. Вся сфера эротического - оказывалась вне закона.
Крестоносцы были обязаны соблюдать целибат (т.е. безбрачие, отказ от плотских утех). Как оно было на самом деле? По-разному. Не случайно вплоть до XIV века существовал так называемый конкубитат (постоянный внебрачный союз). Дети, рождённые в конкубитате, всеми правдами и неправдами записывались в Тевтонский орден. А матери этих детей или довольствовались своим положением - молча, безропотно... Или умножали собой ряды проституток.
Обречены на безбрачие
Дома терпимости являлись государственной структурой. Они содержались за счёт городского совета. И руководил ими управляющий, который, вступая в данную должность, принимал присягу и работал под наблюдением городских чиновников.
В средневековом Кёнигсберге - как и в любом другом городе этой эпохи - женщин было больше, чем мужчин. Мужчины чаще гибли - в результате войн, междоусобиц, опасностей торгового пути и т.д., и т.п.
Кроме того, часть мужского населения была лишена возможности жениться. И это касалось не только монахов. Ремесленники при вступлении в брак были обязаны доказать наличие самостоятельного заработка. Поэтому “вечные цеховые подмастерья” (т.е. люди, не имеющие денег, дабы выкупить цеховую лицензию и перейти в разряд “мастеров”) были фактически обречены на безбрачие.
В общем, женщина, которой посчастливилось сочетаться законным браком, и не помышляла об изменении своей участи. Даже если муж оказывался совсем не подарком.
Под венец в 12 лет
Церемония бракосочетания стоила очень недёшево. Расценки на церковные услуги узнавались прямо в церкви, а деньги за церемонию нужно было положить на молитвенник. Не забыв о свадебном кольце.
Началом брачного возраста считались 14 лет для юношей и 12 - для девушек. Но вплоть до достижения 21 года жениху и невесте требовалось согласие родителей или опекунов. То есть, грубо говоря, пожениться было подчас не проще, чем развестись. А развестись - практически невозможно. Брак считался нерасторжимым духовным актом.
Как правило, мужчина в возрасте 30 лет женился на девушке моложе его лет на десять. В Кёнигсберге разница в возрасте между мужем и женой определялась состоянием супруга: чем выше социальная ступень, тем моложе была невеста.
Девушка из хорошей семьи получала от отца богатое приданое и котировалась очень высоко. Такую обычно не просто “брали” - её “хватали” замуж. Причём, к обоюдному удовольствию сторон.
Сажали на колени
Английский путешественник Вильям Барлоу, посетивший Кёнигсберг в XVII веке, вспоминал о том, что в бюргерских семьях девушкам “разрешалось удивительно много”. Барлоу наблюдал, как его приятели - неженатые молодые люди из купеческих семей - вели себя с девушками “достаточно вольно: в присутствии сестры или матери целовали и обнимали девушек, держали за руку, сажали на колени, трогали обнажённую грудь, поднимали юбки и видели ноги, трогали живот и бёдра”.
Но когда кто-то попытался “зайти дальше”, девушка с визгом оттолкнула нахала, и тому пришлось иметь жёсткое объяснение с её разгневанным отцом.
Невинность будущей невесты становилась важнейшей частью переговоров по поводу брака. Мужчина хотел быть уверенным в том, что его наследник будет законным. А главное - будет ЕГО. Если невеста “не соблюла себя” до свадьбы - муж мог потребовать развода, и церковь в этом случае была на его стороне.
Просто кража
В день свадьбы женщина теряла все права (если она на тот момент их имела). Её ставили, по сути, в один ряд с несовершеннолетними, душевнобольными и лицами, объявлявшимися вне закона. Её собственность переходила в абсолютное владение мужа.
“Вышедшей замуж следует принять как должное абсолютное главенство мужа и свою обязанность подчиняться и угождать ему, - написано в одной из душеспасительных книг того времени. - Она не должна пытаться разделить власть с мужчиной или просто ставить её под сомнение, т.е. при попытке освободиться от ярма только сильнее натираются плечи; женщине остаётся верить в мудрость и доброту мужа. Та, которая не готова справиться с этим, не подходит на роль жены”.
Если женщина заводила роман на стороне, её любовник считался покусившимся на собственность мужа: “Соблазнение чужой жены признаётся наихудшим видом кражи”.
Обманутый муж в Кёнигсберге не вызывал обидчика на дуэль - он отправлялся в суд. И получал высокую компенсацию. А совратитель зачастую попадал в долговую яму... Неверная жена бывала крепко бита. Иногда - подвергнута общественному остракизму. Реже - убита (если муж “перестарался” в пылу праведного гнева). Но развод не приходил в голову ни мужу, ни жене.
Раздельная постель
Вообще же проблема развода остро обозначилась в конце XVIII века. До этого времени супружеская жизнь была слишком короткой. Высокая смертность, поздние браки, ранние смерти - всё это делало маловероятным долгие союзы. Максимум - семнадцать-двадцать лет. А 50% супружеских пар не достигали такого результата. Каждый четвёртый брак оказывался не первым для мужа (его прежние жены умирали от родов).
Сексуальная жизнь была весьма своеобразной: неприятный запах изо рта (от подпорченных зубов и плохого пищеварения), амбре от давно немытого тела, редкая смена белья, гинекологические и венерические заболевания, постоянный страх беременности и появления очередного ребёнка - всё это было в порядке вещей. Так что супружеская жизнь зачастую сводилась к пяти-десяти совокуплениям. ЗА ВСЁ ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ В БРАКЕ!
В общем, супружество было скорее формой деловых взаимоотношений. А если супруги надоедали друг другу до полной невозможности совместного существования, они избирали “раздельную постель и пропитание”. Но без права на вступление в брак при жизни отвергнутого супруга.
XVIII век - век гигиены и новых философских воззрений - изменил многое. Даже в таком - не самом просвещённом на свете - городе, как Кёнигсберг.
Замочная скважина
Впервые женщины получили - пусть умозрительное - право на развод. В частности, если жена доказывала факт измены со стороны мужа.
Сделать это было трудно. Так, в архивных документах Кёнигсберга фигурирует история некоей Марты Баумгартнер. Её муж отличался весьма любвеобильным характером. Он не пропустил ни одной юбки по соседству, но жена терпела.
Когда же супруг привёл женщину в их семейный дом и поимел её на супружеской кровати, Марта не растерялась. Она подозвала служанку и вместе с нею подсматривала в замочную скважину за “процессом совокупления”. А когда благоверный с любовницей удалились, Марта сгребла с кровати испачканные простыни, дабы представить их в качестве доказательства мужнина адюльтера. Служанка же выступила в качестве свидетельницы.
Но Марту с мужем не развели. Он привёл в суд свидетелей, которые подтвердили, что Марта: а) неопрятна; б)сварлива; в) в постели лежит как колода, не отвечая на мужнины поползновения; г) за пять лет совместной жизни родила двух девочек, т.е. не произвела на свет наследника. В итоге судья пришёл к выводу, что поведение мужа Марты заслуживает порицания, но... она сама его спровоцировала.
“Эликсиры сатаны”
Примерно в такой же ситуации оказалась и Ловиза Альбертина Дерфер - мать Эрнста Теодора Гофмана, будущего писателя, композитора, художника, автора знаменитого “Эликсиры сатаны” и “Щелкунчика и Мышиного короля”. В 1767 году Ловиза вышла замуж за своего кузена Кристофа Людвига Гофмана. Она родила троих сыновей.
Но Кристоф Людвиг не стремился сделать карьеру, пил, музицировал, немного занимался сочинительством и плевать хотел на свою должность адвоката в королевском суде...
Ловиза, с её пристрастием к чистоте в доме и болезненным соблюдением приличий, воспринимала жизнь с мужем как каторгу. И в 1778 году развелась с Кристофом Людвигом.
Он, кстати, повёл себя вполне благородно и принял вину на себя, сознавшись в семи (!) актах прелюбодеяния с различными дамами. Сыновей супруги поделили. Со старшим сыном, Иоганном Людвигом, Кристоф отправился в Инстербург (среднего сына уже не было на свете), а Эрнст Теодор с матерью вернулся в дом семейства Дерферов.
Ловиза Альбертина понимала, что в глазах окружающих именно она потерпела в роли жены позорное фиаско. Её робость, патологическая любовь к порядку и благопристойности усилились настолько, что из родительского дома она практически не выходила: всё время что-то самозабвенно мыла, чистила, штопала, шила, неусыпно следила за горничными... А под конец даже перестала покидать свою комнату, то молясь, то рыдая, то впадая в очередную истерику. Она деградировала до состояния ребёнка.
Разбитые стёкла
Эрнст Теодор (к тому же напоминавший ей талантливого, но безалаберного мужа) так и не получил от неё ни материнской любви, ни ласки. А её смерть, наступившая в 1796 году, оставила его практически равнодушным.
Кстати, его старший брат, которого воспитывал отец, вскоре начал вести “беспорядочный образ жизни”, наделал долгов, был объявлен недееспособным и заключён в работный дом. Расставшиеся родители - это было и клеймо, и бремя, делавшее жизнь детей из “опозоренной” семьи очень сложной. Почти невыносимой.
Если же инициатором развода выступал муж, всё было ещё трагичнее для женщины. Она теряла детей, не имела права с ними видеться, утрачивала имущество и “приговаривалась” к жизни в изоляции от общества.
И всё же требования о разводе со стороны женщины к концу XVIII века возрастают в геометрической прогрессии. А в XIX веке, по выражению одного кёнигсбергского судьи, “жалобы вследствие разбитого брака так же часты, как жалобы вследствие разбитых оконных стёкол”.
В Кёнигсберге в 1899 году было 856 разводов, в 1900-м - 1310, в 1905-м - 1885.
Чаще всего разводились чиновники и представители так называемых “свободных профессий”, за ними - люди, занятые в торговле и на транспорте.
Продвинутые интеллигенты
Прочнее всего институт брака держался в селе, но и там разводы-таки происходили (по 34 развода на сто тысяч женатых мужчин в год). Двадцатый век изменил ситуацию ещё радикальнее. В десятых годах ХХ столетия в Кёнигсберг... приезжали, чтобы развестись. Процедура расторжения брака была здесь дешевле и проще, чем в других городах Германии.
Интересно, что многие русские путешественники избирали местом своего пребывания Кенигсберг, чтобы... развестись здесь в брачной конторе. Это позволяло жене получить - без проволочек - документ, дающий ей право на отдельное от супруга проживание.
Такой развод не признавался православной церковью, но к нему зачастую прибегали “продвинутые”, либерально настроенные интеллигенты. Особенно, если учесть, что в России конца XIX века заключалось много фиктивных браков: студенты помогали девушкам из “домостроевских” семей обрести свободу от родителей. А когда свобода была нужна им, студентам, - тут и мог сгодиться Кёнигсберг.
Ну а потом была первая мировая. И всё вмешалось в вихре военных действий. И это уже совсем другая история. Отголоски которой, пожалуй, звучат и сегодня - по статистике, Калининград лидирует в числе городов, где на количество заключаемых браков приходится наибольшее число разводов. Что ж, земля, видимо, располагает...
Ну а наши “прогулки” - продолжаются.
Д. Якшина