Сегодня мы “гуляем” по Кёнигсбергу парусному. Для нас, русских, парус – это прежде всего символ. “А он, мятежный, просит бури...” - это Лермонтов. “Парус, порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь...” - это Высоцкий. А ведь есть ещё Ассоль, с её безумной мечтой о принце, который приплывет за нею под алыми парусами, – мечтой, которая свела с ума миллионы девушек в нашей стране... А есть ещё Жюль Верн, чьи книжки мы в детстве (Бог ты мой, в это теперь и не верится) читали с фонариком под одеялом! Есть Крапивин с его “Бригантиной”... И есть “Бригантина”, которая “поднимает паруса” в неведомом, но очень дальнем море (и об этом пятое десятилетие поют все, кто умеет держать в руках гитару).
Странно, но ничто не выглядит столь же таинственно-романтично, как парус на горизонте. Когда я жила рядом с заводом “Янтарь” – где ремонтировался “Крузенштерн” – как это было прекрасно: возвращаться домой, видя вдали МАЧТЫ. Понимаете: не трубы, не столбы, не какую-нибудь урбанистическую металлоконструкцию, а мачты... Воплощённые мечты – всего-то одна буква разницы.
Император Нерон
А немцы? Чем были для них паруса?..
Известный немецкий философ Гердер как-то заметил, что для народов Северной Европы Балтийское море сыграло такую же “культуросозидающую” роль, как Средиземное – для античного мира.
Кстати, античный мир прекрасно знал о существовании Балтики. Ещё Гай Плиний Секунд (которого чаще называют Плинием Старшим) описывал повальное увлечение римлян янтарём. Оно возникло после того, как император Нерон однажды приказал построить деревянный цирк и украсить там янтарем всё – от стен до носилок, на которых утаскивали поверженных гладиаторов.
Любовь Нерона к солнечному камню привела к тому, что за янтарём снаряжались целые экспедиции. Правда, преимущественно “сухопутные”. Да и Балтийское море ещё не называлось привычным нам именем – впервые его, это название, употребил хронист Адам Бременский в третьей четверти XI века.
Происхождение корня “балт-” до сих пор предмет учёных дискуссий. Одни исследователи полагают, что он восходит к слову “baltas” – “белый, светлый”, т.е. связано с литовским или славянским миром. Другие – возводят корень к староготскому “balt”, т.е. “отважный”. То есть Балтийское море – это море отважных. Что вполне соответствует действительности. Особенно, если учесть, что коренные обитатели Восточной Пруссии... были, по мнению историков, пиратами покруче викингов!
Пираты
В середине XI века датчане, шведы и норвеги еженедельно молились (!) – по приказу своих королей! – о защите восточного побережья от пруссов и куршей. А те – нехристи! – грабили всех подряд, уволакивая даже церковные колокола! Чужих богов они не боялись. Суда, на которых плавали воинственные “пираты Балтийского моря”, напоминали драккары викингов. (Собственно, у них, у викингов, были переняты и “дурные привычки”.)
Покорив Пруссию, Тевтонский орден положил конец бесчинствам “посередь морской волны”. А затем, как известно, рыцари-храмовники опередили купцов из ганзейского Любека: те планировали заложить в устье Прегеля “свой” город, а тевтонцы перехватили инициативу.
Впрочем, в 1339-1340 годах в Ганзу вступили Альтштадт, Кнайпхоф и – со скрипом! ненадолго! – Лёбенихт... Приземистые купеческие суда бодро курсировали по “ганзейским маршрутам”, перевозя товар. Романтики во всём этом было, конечно же, мало, зато денежки – капали.
Видали здешние воды и “белокрылых красавцев” – военные корабли, с парусами, натянутыми, как струны. Во время шведско-польской войны, например. Когда шведы использовали построенную ими крепость Пиллау как плацдарм в борьбе с Польшей. (Эта звездообразная крепость будет потом продана шведами местным жителям за 10.000 талеров – эту сумму горожанам придётся до-олго выплачивать в виде “корабельного и крепостного налога”.)
Кнайпхоф и Пётр I
В 1579 году Кёнигсберг последний раз участвует в съезде Ганзы, хотя формально не выходит из союза вплоть до полного его распада в 1669 году.
А очень скоро Кёнигсберг окажется фатально связанным с Россией. В начале XVIII века на купеческом корабле “Святой Георгий” сюда поплывёт Петр I – и тридцать пять его “волонтёров”. Откуда, спрашивается, у хлопца испанская (в смысле, балтийская) грусть? Где, в каком сне увидел он, юный московский царь, штормовое Балтийское море и парусник, взлетающий на гребень волны?.. Не Азовское, не Чёрное, не Черт-его-знает-какое-ещё, а именно ЭТО, ставшее ему необходимым...
Мы уже говорили о том, что именно в Кёнигсберге он впервые задумался о том, где и как он будет строить НОВУЮ столицу. А в 1711 году, в очередной раз прибывая в Кёнигсберг – уже не на “допотопном” судёнышке, а на нескольких стройных яхтах, Петр I взглянул на город критически.
Перед входом в город русские корабли были приветствованы тремя орудийными залпами из пушек крепости Фридрихсбург и с городских валов. Долго плыли по реке и каналам. Пришвартовались на Кнайпхофе, у Зелёного моста, прямо против дома Христофора Нагеляйна, который был доверенным лицом Петра.
Глубина Прегеля в этом месте составляла 30 футов. Пётр, узнав эту цифру, сказал: “Жаль, что не мне принадлежит этот город. Я бы устроил здесь военную гавань”. И принялся объяснять Нагеляйну, как можно соорудить плотины для улучшения судоходства. Заодно похваставшись, что в Санкт-Петербурге против домов строятся небольшие причалы, и хозяин встречает почётных гостей на причале, как раньше – на крыльце... За это Санкт-Петербург уже прозвали “Северной Венецией”.
Типа “Шмак”
Как известно, желание Петра владеть Кёнигсбергом исполнилось – хоть и не при его жизни, и ненадолго. В 1757 году, в ходе Семилетней войны, войска императрицы Елизаветы Петровны вошли в Пиллау. Но это уже другая история, к парусникам относящаяся не очень.
(Разве что Андрей Болотов, историк и литератор, находящийся в то время в “русском Кёнигсберге”, с восторгом писал о том, как в погожие дни по Прегелю “летят белые, распростёртые паруса, и трепещут разноцветные флаги, и слышен шум от вёсел”...)
Кораблестроение в Кёнигсберге развивалось с XVI века – на основе небольших ремонтных мастерских и маленьких доков возникали заводы и верфи. Год от года производство росло. В ХVII веке ежегодно строилось 8-10 парусников.
В 1785 году со стапелей сошло 15 кораблей. В 1804-м году – были построены 17 полнопарусных, типа “Фольшиффе”; 4 трёхмачтовых барка; 2 брига; 7 галеасов (трёхмачтовых парусно-гребных). И одно одномачтовое рыболовное судно типа “Шмак”.
Потом строительство кораблей почти прекратилось – после войны с Наполеоном у Пруссии не было денег на столь дорогое удовольствие. С 1840-го по 1850 год было построено всего 20 парусников. А в 1855-м со стапелей сошёл первый стальной пароход “Шнелль”. Дымивший трубой, лишённый красоты и изящества, но... быстроходный, не зависящий от силы ветра, устойчивый. Начиналась новая эра.
“Падуя”
Впрочем, “последнему из могикан” ещё предстояло родиться. Правда, не в Кёнигсберге. 11 июня 1926 года в Везермюнде (ныне Бремерхафен) был спущен на воду один из крупнейших парусников в мире – последний четырёхмачтовый барк. При “крещении” он получил имя “Падуя” – он принадлежал к так называемой “Летающей Линии П” (имена всех судов этой линии начинались с буквы “П”).
Барк этот был из “винджаммеров”, т.е. “выжимающих ветер”. В сущности, он задумывался как учебно-тренировочное судно, но был “поставлен” на маршрут Европа-Чили и приписан к Гамбургскому пароходству. Первым его капитаном стал Карл Шубер, а в 1938-1939 годах, под командованием Ричарда Вендта, “Падуя” установила небывалый для парусных судов рекорд по скорости плавания. Путь по маршруту Гамбург-Чили-Австралия-Гамбург был проделан за 8 месяцев 23 дня! А чуть позже “Падуя” добежала от Гамбурга до чилийского порта Талькауано, обогнув мыс Горн, за 87 суток! И вернулась обратно... за 94 дня.
Без преувеличения можно сказать, что “Падуя” была национальным достоянием немцев (нынешний “Седов” – барк “Магдалена Винен II”, четвёртый по величине парусник в мире, строился, как грузовое судно и был лишён изящества линий, присущего “Падуе”). Четырёхмачтовый красавец много раз “снимался” в кино (самые значительные ленты с его “участием” – “Большая свобода №7”, 1935 года; “Мятеж на Элсиноре”, 1935 г.; “Сердце и якорь”, 1940 г.).
“Плавбаза №14”
В 1946 году “Падуя” – в качестве репарации – была передана Советскому Союзу. Парусник получил новое имя – “Крузенштерн”. Видимо, воспитанные на “парусах” Лермонтова, Жюля Верна и Грина, советские чиновники не решились погубить судно – при всей его очевидной “бесполезности”...
Правда, в 1952 году барк нарекли прозаически “Плавбазой №14”, но уже в 1961-м парусник снова стал “Крузенштерном”. И тогда же отправился в своё первое – под этим именем – атлантическое плавание. Сначала “Крузенштерн” был приписан к Риге, потом – к Таллинну, а в 1991 году, после распада Союза, обрёл новую “прописку” в Калининграде.
Сейчас “Крузенштерн” – единственное в мире судно “Летающей Линии П”, которое (тьфу-тьфу) до сих пор в строю. Курсанты военно-морского института и Балтийской государственной академии, проходящие на “Крузере” практику, могут многое рассказать о том, с каким благоговением относятся к нашему паруснику во всех портах, куда он заходит. По крайней мере, когда мои знакомые курсанты, отпущенные на берег в одном испанском порту, расположились выпить пивка на скамеечке в городском парке, и за это преступление (по тамошним-то законам!) их прихватила полиция, магического слова “Крузенштерн” оказалось достаточно, чтобы в полицейском участке с ребятами сфотографировались все, кому не лень, потом купили им пиво взамен конфискованного (!) и подвезли до “Крузера”, чтобы ещё раз сфотографироваться – теперь уже на “романтическом фоне”. Что ж, если люди не разучились любоваться парусами – значит, ещё не всё потеряно?..
А наши “прогулки” – продолжаются.
Д. Якшина