Как и было обещано, наша сегодняшняя “прогулка” - по Кёнигсбергу Агнес Мигель.
Только в корсете
Поэтессу Агнес Мигель называют “немецкой Ахматовой”. Она родилась 9 марта 1879 года в небольшом уютном домике в Кнайпхофе, в семье Адольфа Мигеля, коренного пруссака и удачливого торговца, и его жены Хелены (урождённой Хофер), чьи предки-протестанты несколько веков назад бежали в Кёнигсберг из Зальцбурга из-за тамошних религиозных притеснений.
Отец Агнес Мигель был человеком набожным, но трезво мыслящим, умел считать деньги и рассматривал свою дочь, кроме всего прочего, ещё и как “объект для размещения капитала”. Агнес обучали всему, что полагалось знать и уметь барышне из приличной семьи - дабы составить хорошую партию. А вот мать Агнес - любила сказки, легенды, баллады, неплохо музицировала и пела старинные песни, аккомпанируя себе на фисгармонии. Видимо, от неё юная Агнес и унаследовала тягу к фольклору.
Девочка рано стала писать стихи - о городе, о кафедральном соборе, который Агнес обожала до самозабвения... о Кранце (ныне Зеленоградск), где частенько бывала в детстве...
О любви к мужчине Мигель тоже писала, но... очень целомудренно. Сказывалось, очевидно, воспитание, полученное в семье: её мать считала скромность и девическую стыдливость главными добродетелями юной фрейлен... А о том, чтобы в порыве страсти утратить невинность... пусть даже души, а не тела... - такое и в кошмарном сне не привиделось бы ни фрау Мигель, ни подрастающей Агнес. И не в пример художнице Кете Кольвиц, о которой мы рассказывали в прошлый раз, юная Мигель НИКОГДА не танцевала на балах и музыкальных вечерах без корсета. Но личная жизнь у неё не складывалась категорически - хотя в молодости Агнес была довольно хороша собой.
Телеграммы на английском
Ей было двадцать шесть лет, когда она дерзнула напечатать первый сборник стихов, и двадцать восемь - когда вышла её вторая книга “Баллады и песни”, принесшая ей известность.
Агнес Мигель начали называть “дочерью Кёнигсберга”.
А потом началась Первая мировая - странная в своей неизбежности война. Кёнигсберг охватила военная истерия. По городу поползли слухи о “русских шпионах” - и многие немцы, либо носившие славянские фамилии, либо имевшие тесные деловые связи с Россией, были вынуждены доказывать свою непричастность к русской разведке.
Граждане России, оказавшиеся в Кёнигсберге или там проживавшие, ждали высылки. Прусская полиция арестовала российского консула Поляновского - в ответ на арест германского консула в Санкт-Петербурге барона фон Лерхенфельда...
Известно, что когда по обе стороны границы уже шла мобилизация, а генералы рисовали на картах “наступательные” стрелки, и офицеры прикидывали, как будут смотреться новенькие ордена на боевых мундирах, царственные кузены, Николай II и император Вильгельм II, посылали друг другу телеграммы на английском:
- “...Верю в твою мудрость и дружбу. Твой любящий Ники”.
- “Моя дружба к тебе и твоей империи, завещанная мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священной <...> Твой очень искренний и преданный друг и кузен Вилли”.
“Соседка” Россия
Эти самые “мудрость и дружба” венценосных правителей стоили России и Германии примерно семи миллионов жизней. Но страны - тогда! - не возненавидели друг друга. Так, Агнес Мигель написала пронзительное стихотворение “У садовой ограды”.
Соседка, выйди к ограде!
Соседушка, где ты пропала?
В дальних полях распаханных
Или в тумане белесом?..
Простой разговор двух женщин, потерявших на войне сыновей, перерастал в мощную метафору, когда в “соседке” узнавалась Россия.
...Соседушка смуглолицая
Под золотым кокошником!
<...> Наши юные мальчики
Спят от весны до весны
На зелёных равнинах
Между Волгой и Вислой...
Над твоею избой
Не увидать конька,
Чёрный дым от пожарищ
Прямо в мой сад пригнало.
Свежим хлебом не пахнет
<...> Делят сполохи
небо страшное на двоих...
И эта песня-плач (которую очень трудно перевести на русский язык адекватно: поэзия Мигель изысканно метафорична, а имеющиеся стихотворные переводы, в частности, сделанные калининградским поэтом Сэмом Симкиным, не столько подчёркивают её самобытность, сколько создают превратное о ней представление) заканчивается неожиданной, казалось бы, просьбой:
Соседка моя, соседушка,
Ну, подойди к ограде...
Вступила в НСДАП
Стихотворение “У садовой ограды” было высоко оценено литературной критикой.
А в 1916 году Агнес Мигель была удостоена престижнейшей по тем временам литературной премии имени Генриха Клейста.
В 1924 году её избрали почётным доктором Кёнигсбергского университета. Она продолжала писать стихи и прозу, читала лекции, поддерживала начинающих поэтов и художников (в частности, покровительствовала молодой и талантливой художнице Хелене Нойманн, о которой мы расскажем в одном из ближайших номеров газеты - именно её авторству принадлежит большинство “рисованных” открыток с видами Кёнигсберга).
А потом... к власти пришёл Адольф Гитлер. И Агнес Мигель вступила в НСДАП. Об этом факте её биографии современные исследователи творчества Мигель стараются упоминать вскользь.
Что могло побудить аполитичную, в общем-то, поэтессу, уже разменявшую шестой десяток, примкнуть к “красно-коричневым”? И даже возглавить женскую организацию НСДАП в Кёнигсберге?!
Конечно, она могла испугаться. Известно, что в 1933 году, сразу после прихода к власти, нацисты устроили публичное сожжение книг тех авторов, которых сочли “неблагонадежными”. Десятки литераторов (и среди них Эрих Мария Ремарк) были вынуждены эмигрировать, а тех, кто остался, но не пожелал кричать “Хайль Гитлер!”, судьба ждала самая плачевная.
Арест, тюрьма, пытки, казнь
Александр Солженицын, получая Нобелевскую премию, скажет о целой национальной литературе, которая “была закопана в вечной мерзлоте... голая, с биркой на большом пальце ноги”. Конечно, он имел в виду литературу русскую - но эти слова вполне можно отнести и к литературе немецкой. И когда Мандельштам (впоследствии погибший в ГУЛАГе) говорил: “Только в России к поэзии относятся серьёзно - только у нас поэтов убивают за слово”, - он тоже был не совсем прав. В Германии происходило то же самое. Любой тоталитарный режим боится Слова - и отвечает на него Делом. Уголовным, политическим... каким удобнее на данный текущий момент. Так что “ИХ” мартиролог немногим короче нашего.
Гертруда Кольмар, восходящая звезда немецкой поэзии, - брошена в концлагерь, где и погибла. Уроженец Кёнигсберга, Э. Вихерт провел несколько месяцев в Бухенвальде и спасся чудом. Йохен Клеппер, религиозный поэт и прозаик, в 1942 году вместе со всей своей семьёй покончил жизнь самоубийством... Ганс Лорбер был арестован, подвергся в гестапо изощрённым пыткам - при этом экзекуторы сами не понимали, какие именно сведения должны от него получить... Бруно Апиц - отправлен в Бухенвальд, романист Вернер Краус - заточен в тюрьму Плётценцее, Адам Кукхоф - казнён в 1943-м, Гюнтер Вайзенборн - арестован, Альбрехт Хаусхофер - расстрелян (с томиком сонетов в руках), Бонхофер перед казнью написал стихи, Харро Шульце-Бойзен (по складу характера - почти наш Есенин) нацарапал на стене тюремной камеры:
Не аргумент - верёвка,
Ещё не довод - кнут,
Сегодняшние судьи -
Ещё не Высший Суд!
Обласканная властью
И это ведь для нас, сегодняшних, эти люди, убитые или искалеченные, - всего лишь призрачные тени, авторы произведений, которые вряд ли когда-нибудь будут нами прочитаны... А для Агнес Мигель это были - знакомые! Коллеги. Сёстры и братья по литературному цеху. Уезжать из Кёнигсберга она не желала - а попасть в Бухенвальд или умереть с голодухи не хотела тем более. Вот и решила приспособиться? Вступали же, в конце концов, в компартию советские литераторы - только потому, что таковы были правила игры?!
А может, она и впрямь прониклась нацистской идеологией. Не зря же, когда в 1937 году скульптор С. Кауэр изваял из ракушечника бюст матери двенадцати детей - простой домработницы с ул. Фордерросгартен, Агнес Мигель так вдохновилась этим зрелищем, что написала стихотворение “Мать Восточная Пруссия”. Так с тех пор стали называть и скульптуру, и саму Агнес Мигель.
...В любом случае новой властью Мигель была всячески обласкана. В 1935 году она получила премию Гердера. Её именем была названа средняя школа на Шляйермахерштрассе (ныне ул. Борзова), в 1939 году она стала почётным гражданином Кёнигсберга с пожизненным правом бесплатного проживания, в 1940-м Мигель удостоилась премии имени Гёте.
Впрочем, откровенной апологетики фашизма мы в её произведениях не найдём - скорей, тут имела место нужная режиму интерпретация её текстов. Для неё же Кёнигсберг по-прежнему оставался “приютом веры”... И по-прежнему она считала главным символом города кафедральный собор (а не статую вождя Нации). “Ты всегда был в моей жизни, - обращалась она к собору, - как отец и мать; я доверялась голосу твоих колоколов, которые убаюкивали меня во сне...”
Расплата
Если бы ТОГДА она знала, чем ей придётся заплатить... А точней, чем придётся заплатить городу с семивековой (!) историей за ДВЕНАДЦАТЬ лет нацистского правления...
Понимание пришло много позже. Может, в августе 1944‑го, в ту роковую ночь бомбёжки города англо-американской авиацией, когда “тучи дыма, поднявшиеся над Кёнигсбергом, напоминали будущие атомные грибы... Люди горели в домах и подвалах, прыгали в Прегель... Члены НСДАП раздавали одеяла, кофе, утешали и разыгрывали из себя спасателей, а между тем эту беду навлекли сами” (это - воспоминания кёнигсбергского еврея Михаэля Вика).
В ту ночь, когда “не было вечернего заката, от которого запылали твои кирпичные стены, не было блеска свечей <...> Огонь, как апокалиптический всадник, уничтожал твой город... Мы увидели, слишком испуганные, чтобы плакать, лишь красное, отражённое дымом и облаками пламя, в котором умирал наш город. А затем над шумом и треском мы услышали похоронный псалом, которым колокола умирающих церквей, раскачиваясь от огненного урагана, отпевали этот город...” (это - уже Агнес Мигель). Кстати, скульптура “Мать Восточная Пруссия” этой жуткой ночи не пережила - и Агнес Мигель, по воспоминаниям очевидцев, расценила это как символ неизбежного поражения.
...А может, понимание трагедии пришло к поэтессе, когда 27 февраля 1945 года она покидала Кёнигсберг - чтобы больше в него никогда не вернуться? (“Остров... герб мой... судьба... начало... Всё имела - и потеряла”) С тех пор лейтмотив её поэзии - “песнь из затонувшей страны детства”
...Пламя обезумевшей Европы,
Пеплом запорошенные тропы,
Так войны свистела круговерть,
Страшная без милости дорога...
14 улиц её имени
Мигель остаётся жить в ФРГ, в маленьком городке Бад-Ненндорфе. И только в 1950 году - причисленная из-за членства в НСДАП к “апологетам фашизма” - получает право вновь публиковаться.
В 1955 году выходит полное собрание её сочинений в семи томах. А в 1964-м в Бад-Зальцуфлене она умирает. На кладбище в день похорон собирается около тысячи человек - в основном, бывшие жители Кёнигсберга, “унесённые ветром”.
В 1979 году - к столетию со дня рождения Агнес Мигель - в ФРГ была выпущена почтовая марка; дом в Бад-Ненндорфе, в котором она провела последние дни, стал музеем; в 14-ти немецких городах есть улицы имени Агнес Мигель... А в 1992 году Калининградским отделением фонда культуры совместно с Германским обществом памяти Агнес Мигель была установлена мемориальная доска на доме по ул. Сержанта Колоскова (бывшая Хорн Штрассе) - там, где было последнее место жительства поэтессы в Кёнигсберге. На доске - строчка из стихотворения Мигель:
“Ибо ты, Кёнигсберг, бессмертен...”
А вот улицу в посёлке Ясная Поляна (бывший Тракенен) назвать в её честь так и не удалось: яростно воспротивились и местные чиновники, и тогдашние депутаты облдумы. Дескать, с какой это стати увековечивать “нацистскую поэтессу”? Что ж, Бог судья. Важнее другое.
...Тот край был -
Туманы таяли в ельнике,
И сеть паутинок сплелась в можжевельнике,
Светилась берёзка плакучая,
И на полянке красная
от ягод рябина...
Всё - сохранилось. И туманы, и паутинка в можжевельнике... и Собор... и ощущение бессмертия того кусочка земли, на котором так странно сплелись наши судьбы... А значит, сохранится и память об Агнес Мигель. И может, Бог сжалится над ней (и над нами!) и пошлёт нам хорошего переводчика...
Ну а ближайшая наша прогулка - по небу над Кёнигсбергом.
Д. Якшина