Наша сегодняшняя “прогулка” - по Кёнигсбергу мелочей. Как ни странно, именно мелочи производят подчас самое “крупное” впечатление - особенно на приезжих.
Кофемолка и пианино
“Для жителей Калининграда обыденными являются те вещи, - восклицает на одном из форумов москвич, посетивший наш город, - из-за которых в Москве уже три раза вызвали бы милицию!”
Ещё один москвич вдохновенно пишет:
“Но вот на город упал вечер. Вы вошли в длинные улицы-аллеи, услышали особенный, как в забытом кино, шорох шин по лоснящейся брусчатой мостовой, увидели мечущиеся огни фар на узорной кирпичной стене, заметили ажурный переплёт в жёлтом окне... Вас ведут в гости по деревянной скрипучей лестнице - ступени окантованы медью, медная ручка двери и звонок - старые. Во многих квартирах всё ещё сохранились немецкие вещи: пианино, шкафчик в ванной, кофемолка... Они живут здесь как дома”.
А почему бы, собственно, и нет? Мелочи не то чтобы не имеют национальности...
Скорей, это своеобразный “мостик”, перекинутый во времени и пространстве, между ними и нами.
Возьмём, к примеру, легендарные кёнигсбергские марципаны... Те, в которых воплотился “самый дух города”... Те, о которых вспоминал Эрнст Теодор Амадей Гофман (он, не произносивший вслух названия “Кёнигсберг”, смущаясь, просил знакомых привезти ему “настоящие марципаны” оттуда, из “города К.”). Правда, марципаны, которые сегодня с удовольствием едим мы, изготовлены по старинным кёнигсбергским рецептам в “материковой” Германии.
“Хлеб Маркуса”
Так вот, это изысканное восточнопрусское лакомство было завезено сюда:
а) из Персии (в южных краях крестоносцы, воевавшие за Гроб Господень, впервые попробовали и горький, и сладкий миндаль, и розовую воду);
б) из Венеции, откуда “хлеб Маркуса” - так изначально переводилось слово “marcipane” - привезли некие братья Паматти, в 1809 году основавшие в Кёнигсберге легендарную марципановую фабрику.
В Кёнигсберге было несколько кафе, куда марципаны доставлялись прямо с фабрики. Одно из них - знаменитое “Швермер” - находилось на Мюнцштрассе у пруда Шлосстайх (ныне ул. Пролетарская на Нижнем озере). Если бы оно сохранилось, сегодня с его террасы был бы виден памятник Маринеско... Кёнигсбергские дети, пытавшиеся спастись от войны на пассажирском лайнере “Вильгельм Густлов”, потопленном героем-подводником, наверняка любили марципаны.
“Смесь сладкого и горького под слегка подгоревшей коричневой корочкой” - не это ли истинный “вкус” всего, что связано с Кёнигсбергом?
У моего отца в коробке из-под “фирменных” кёнигсбергских марципанов хранились письма с фронта и фотография старшего брата, погибшего в самом конце войны. Нравилась отцу эта коробочка - жестяная, прямоугольная, с плотно подогнанной крышкой. А документы он хранил в потёртой планшетке, принадлежавшей прежде какому-то “Heinriche B.”. И ничего. Вещь служила ему покорно - не хуже, чем своему “историческому” владельцу, чья судьба типична в своей “исторической малости”.
Полтысячи “хвостов”
Много лет назад, во время первой поездки в Германию, на последние полторы марки я купила маленькую фарфоровую кошечку. Настоящую немецкую: изящную, серенькую, как гофмановский кот Мурр... Каково же было разочарование, когда на “донце” я прочитала мелкие буковки: “Made in China”!
Впрочем, выражение мордочки у кошки было совсем не китайским. А тут и история о персид-ско-венецианских марципанах из Кёнигсберга припомнилась... Что ж, “мостик” - он и в Африке “мостик”! Не первый и не последний в истории.
Парадоксально, но факт: эта кошечка, сработанная китайскими умельцами, стала первой в “кошачьей коллекции”, где сегодня насчитывается полтысячи “хвостов”. До сих пор я считала, что самые известные собиратели кошачьих фигурок обитают в Голландии (там открыт первый в мире Музей кошек) и в литовском Шауляе (где второй по счёту и значимости европейский музей кошек был создан скромной сотрудницей местной аптеки Вандой Каваляускене).
Но... по некоторые сведениям, в Кёнигсберге, в доме на Мюнцштрассе (неподалеку от упомянутого выше марципанового кафе “Швермер”) жила г-жа Марта Хоффман, обладательница полутора тысяч (!) статуэток кошек. Фарфоровых, бронзовых, из песчаника, из шамотной глины и даже... собственноручно связанных на спицах и сшитых из фетра, с глазами-бусинами.
Деревня Кошки
Сообщение об этой коллекции промелькнуло недавно на одном из сайтов. Будто бы перед самой Второй мировой войной г-жа Хоффман, предчувствуя смерть (а было ей в 1939 году без малого восемьдесят лет), завещала собрание кошек своей внучатой племяннице, жившей в Дрездене. После смерти престарелой фройлен Марты её хвостатые сокровища, переложенные гофрированной бумагой и надёжно упакованные, переехали в Дрезден... где и погибли (большей частью) во время бомбардировки города в сорок четвертом году.
Уцелевшие экземпляры достались - уже после войны - членам кёнигсбергского землячества в Дрездене. А специально заказанные копии двух или трёх фигурок... в 2001 году были отправлены президентом землячества в деревню Кошки, в Россию. Неподалеку от этой деревни в сорок втором году погиб его отец - а в конце 90-х молодёжь Кошек при поддержке районной администрации установила памятный знак всем, кто не вышел живым из чудовищной мясорубки.
Машинки “Зингер”
Мелочи, оставшиеся нам “в наследство” от прежних жителей города, могут быть функциональными - и не очень. К функциональным относятся, например, швейные машинки “Зингер” - ручные и особенно ножные, на чугунной резной станине, инкрустированные перламутром. Они до сих пор (!) прошивают и кожу, и шёлк.
Используются в хозяйстве также ручные кофемолки, хлеборезки, а напольные весы (основание - кафельное, расписанное синим по белому) отличаются редкостной точностью.
Интересно, что как таковых “посудохозяйственных магазинов” в Кёнигсберге не было. Все “бытовые мелочи” продавались или в небольших магазинчиках наряду с другими товарами, или в универмагах, где под них отводились отделы.
Так, в одном магазине существовал целый отдел, где торговали... кувшинами и тазами для умывания, а также блестящими никелированными рукомойниками. Хотя в первой трети ХХ века водопровод пришёл практически в каждый кёнигсбергский дом, кувшины и тазы всё ещё пользовались спросом.
Весьма популярным товаром считались компактные маслобойки. Сначала с ручным, а затем с электрическим приводом. Экономные немецкие хозяйки охотно сбивали масло, даже если молоко для этих целей приходилось покупать (вроде бы всё равно получалось дешевле).
“Igre Zaklung” в сельмаге
А в Понарте работало несколько мастерских, где изготавливались машинки с циферблатом - прообраз счётчика в такси. 
Эти приборчики устанавливались на козлах экипажа, и извозчик мог назвать с точностью до пфеннинга, сколько должен ему заплатить пассажир.
Правда, кассы, которые использовались в больших магазинах, были привозными. Зато некоторые из них отсюда так никуда больше и не уехали: ещё в середине семидесятых (!) в некоторых советских магазинах, особенно сельских, можно было увидеть кассу, чей “бюст” был усыпан рядом кнопок, а чек вылезал, когда продавщица с силой вертела боковую ручку. Немецких букв на чеке, конечно же, не было (все аппараты “перепрофилировали”), но надпись типа “Юнкерс” или “Igre Zaklung” на металлической станине вполне поддавалась прочтению.
Среди мелочей “нефункциональных” лидируют... пуговицы. Оно и понятно. Кёнигсберг никогда не был центром Высокой Моды. Мы уже говорили о том, что всевозможные “стильные” аксессуары - от средневековых ручных зеркал, которые носились на золотых цепочках у пояса или были вправлены в рамку из слоновой кости, до изысканных вееров начала XIX века - в столице Восточной Пруссии приживались не очень. Нравы здесь были простые.
Стекло на один глаз
Забавно, что даже знаменитый “блошиный мех” - чучела соболей, куниц, хорьков и ласок, непременный атрибут наряда состоятельной горожанки в XVI-XVII веках (мех зверьков должен был притягивать блох, которые, пардон, водились в волосах средневековых мужчин и женщин) - не отражён ни на одном из портретов, принадлежащих кисти кёнигсбергских художников. 
Вся Европа увлекалась этими самыми чучелами: их носили на золотых цепочках, держали в руке, богато украшали... А в Кёнигсберге то ли предпочитали терпеть укусы блох... то ли просто чаще мылись!
Такой модный аксессуар, как солнечный зонтик (его ввела в обиход королева Мария Медичи - у французских зонтов была костяная ручка, а верх делался из вощёного полотна) в Восточной Пруссии быстро преобразовался в “Knicher”. Его ручка могла перегибаться так, что зонт защищал и от косых солнечных лучей: выглядела эта ручка не очень изящно, однако сам зонтик отличался редкой практичностью.
Зато неожиданно прусские офицеры полюбили такую, в сущности, бесполезную вещь, как монокль: стекло на один глаз. Интересно, что очки появились в Европе около 1300 года. И сразу же получили широкое распространение. С XVIII века в аристократическом обществе “прижился” лорнет, в середине XIX века появляется атрибут “разночинцев” и интеллигентов - пенсне... Но в течение двух веков кёнигсберг-ские военные (и дипломаты) упорно вдавливали в один (!) глаз круглое стёклышко... и, высокомерные, с одним выпученным глазом и особой гримасой (эдакое брезгливое поджатие губ), становились ужасно похожи на карикатуры - на самих себя.
Пуговички “бранденбургс”
Кстати, в Европе монокль перестали носить сразу после Первой мировой войны. В Кёнигсберге - продолжали. Правда, в основном, пожилые вояки. Когда же к власти пришёл Гитлер, многие молодые офицеры-дворяне, имевшие нормальное зрение, демонстративно вооружались моноклем - и с презрением взирали через круглое стекло на “быдло” в коричнево-серых мундирах...
Двое участников знаменитого покушения на Гитлера в сорок четвёртом году так и были увезены гестаповцами - в моноклях...
Впрочем, вернёмся к пуговицам. Это единственное из “прежних мелочей”, что можно “приспособить” и сегодня. Пуговички “бранденбургс” (двойные, названные в честь герцога Бранден-бургского, который обожал застёгивать всё, что можно - на его камзолах насчитывались СОТНИ разнообразнейших пуговиц!) в начале ХХ века женщины носили на жакетиках, мантильях и прочих предметах туалета в духе бидермайер.
Естественно, пуговички терялись, отрывались... их выбрасывали вместе с поношенным платьем... И сегодня на старых кёнигсбергских свалках (места известны всем копателям) этих пуговиц - сотни. Прикупить десяток - не проблема. Если очень постараться, можно даже найти абсолютно одинаковые и отделать винтажный наряд. А можно - просто положить в шкатулку, как мы это делаем с кусочками янтаря, подобранными на берегу моря. Ведь все эти пуговки, бусинки, статуэтки, вилки и ложки, выцветшие литографии, открытки “из ниоткуда в никуда” и т.д., и т.п. - в глазах настоящего калининградца имеют нематериальную ценность.
Коврики с лебедями
Петер Вайль, публицист, давно живущий в Америке, пренебрежительно писал про первых переселенцев в Восточной Пруссии:
“Они приходили на чужую землю, вешали коврики со своими лебедями над чужими низкими кроватями, учились крутить чужие машинки “Зингер”, по праздникам вынимали из высоких сервантов чужой недобитый фаянс в розовый цветочек...”
Пусть так. Но очень часто получалось сложнее. Что они, первые переселенцы, могли привезти сюда из своих разорённых городов и сёл? С собой брали только самое важное. Не до мелочей им было тогда. Вкус к мелочам почувствовали мы - их дети. И для нас все эти юнкерсы-зингеры-фаянс-фарфор и медные дверные ручки были уже СВОИМИ. И остаются СВОИМИ - теперь уже для наших детей.
Ну а “прогулки” - продолжаются.
Д. Якшина