...Сегодня мы продолжаем “прогулку” по городу Канта. Итак, известный французский философ Жан-Баптист Ботюль написал фундаментальный труд под названием “Сексуальная жизнь Иммануила Канта”. Ботюль утверждает, что Кант не был чужд чувственности (Известно, что философ, будучи глубоким стариком, просил, чтобы на званых обедах и ужинах рядом с ним непременно усаживали юную красавицу. Причем с правой стороны - на левый глаз он был уже слеп). Он не стыдился своего тела и любил красиво одеваться. Как только у него появлялись деньги, он покупал треугольные шляпы, напудренные парики, кафтаны с золотым шитьем и пуговицами, обтянутыми шелком, жилет и панталоны в тон кафтану, белые кружевные рубашки, серые шелковые чулки, туфли с серебряными пряжками...
Он считал, что “лучше быть дураком по моде, чем дураком не по моде”. И терпеть не мог неопрятно одетых, а особенно беззубых (!) собеседников.
Сын шорника, он приобрел изысканность и утонченность, пока учительствовал в аристократических домах, пусть даже расположенных в “медвежьих углах” Восточной Пруссии.
...Канту был тридцать один год, когда он вернулся в родной город. 12 июня 1754 года он получил степень доктора философии и осенью того же года начал читать лекции. Еще раньше он опубликовал статьи в “Вохентлихен Кенигсбергишен Фраг-унд Анцайгарс-Нахрихтен” - издании, которое на основании королевского распоряжения регулярно должно было печатать научные работы. Так что безвестным философом он уже не был. А на своей вступительной лекции с некоторым замешательством увидел не только битком набитую аудиторию (в квартире профессора Капке. В то время, а также значительно позже профессора читали лекции в своих квартирах), но и “невероятную толпу студентов” на лестнице. Интересное было время!.. Люди напряженно искали смысл жизни. И готовы были платить тому, кто им в этом поможет. Кант занимался философией “в свободном полете”, подобно врачу или адвокату.
Русский подданный Иммануил Кант
...Когда в 1758 году, в ходе Семилетней войны, Кенигсберг был занят русской армией, Кант, как и другие горожане, присягнул в Кафедральном соборе на верность императрице Елизавете Петровне. Четыре года он был русским подданным, а офицеры российской армии посещали его лекции по фортификации и пиротехнике. В числе его слушателей были Григорий Орлов, будущий фаворит Екатерины II, находившийся тогда в Кенигсберге на излечении, Александр Суворов, еще подполковник, навещавший отца, губернатора В. Суворова... Впрочем, русские офицеры ждали от Канта откровений не в области пиротехники. И уж тем более их привлекали не его “глубокие” познания в географии (Кант весьма своеобразно представлял себе Россию: “Рыба белуга, обитающая в Волге, глотает большие камни в качестве балласта, чтобы удержаться на дне<...> В монастыре Троице-Сергиевском и в районе Киева есть естественным образом не разложившиеся покойники, которых выдают за великомучеников<...> Зимой в Сибири так много снега, что люди ходят, прикрепляя к ногам длинные доски. Табак там не только курят, но и жуют” и т.д., и т.п.)
Идеи Канта - вот что привлекало русских учеников. Немецкий философ сравнивал войну с дракой двух пьяных парней, размахивающих дубинками в магазине фарфора. Кант считал, что у человечества всего два пути: вечный мир как прекращение всех войн путем международных договоров - или вечный покой на всеобщем кладбище человечества. И русские ученики преклонялись перед Кантом. С ним встречался Муравьев-Апостол, отец будущих декабристов, с ним состояла в переписке президент Российской Академии наук графиня Дашкова... Но, скорее всего, Кант оставался к ним глубоко равнодушен. “Дорогие друзья, друзей не существует!” - повторял он даже тем, с кем вроде бы был связан узами дружбы. Чего уж тут говорить о любви! Пока Кант был молод, он был беден. Чтобы принимать клиентов, ему требовалось помещение. И тишина. Если бы он позволил себе влюбиться... или жениться... жену пришлось бы кормить-поить-одевать-обувать; дети, пронзительно крича, носились бы по коридору в то время, как в аудитории Кант своим слабым, еле слышным голосом пытался бы удержать внимание клиентов... Крах! Катастрофа! И в первую очередь - финансовая. Кант, говоривший: “Когда мне могла понадобиться женщина, я был не в состоянии ее прокормить, а когда я был в состоянии ее прокормить, она уже не могла мне понадобиться”, - вряд ли кривил душой. С бытовой точки зрения он долго, очень долго не мог назвать себя вполне устроенным человеком.
Петух, изгнавший Канта
Он сменил несколько квартир: на Магистерштрассе, рядом с Прегелем, ему нравилось все, кроме шума, доносящегося с кораблей и барок. Он жил и вблизи Бычьего рынка (угол нынешней ул. Октябрьской и набережной генерала Карбышева), и около Дровяных ворот (на противоположном Бычьему рынку берегу Прегеля). Он довольно долго квартировал в доме книготорговца Кантера на Альтштадтише Лангассе (отрезок Московского проспекта от эстакадного моста до памятника морякам-балтийцам). Этот дом, выстроенный в патрицианском стиле, отличался редкостной красотой. Квартира Канта располагалась в левой части мансарды. Книготорговец Кантер был приятным в общении человеком, большим другом искусства и наук, в его книжной лавке, украшенной портретами ученых (в том числе и Канта), радушно встречали каждого образованного посетителя. И вот из этого благословенного уголка Кант был изгнан... петухом соседа. Неугомонная птица (гласит исторический анекдот) очень рано начинала кукарекать, чем нарушала распорядок жизни философа. Однажды Кант не выдержал и попросил продать ему горластый “будильник”. Он был готов заплатить любую цену, но... неосторожно проговорился, что петух нужен ему не в качестве еды, а только чтобы избавиться от раздражителя. Сосед обиделся - и отказался продавать голосистую птицу. Вскоре Кант был вынужден съехать. Впрочем, по другой версии, ему досаждали остальные квартиранты.
Когда Кант обедал в гостиной, они часто и охотно присаживались к его столу. Кант терпел их общество, не демонстрируя своего недовольства. Однако он всегда следил за достойным поведением и приличными манерами своих непрошеных сотрапезников. И если кто-нибудь из них вдруг становился чересчур фамильярным или отпускал непристойную шутку, Кант немедленно вставал из-за стола и молча удалялся.
“Мои часы также будут заведены”
Воспитание не позволяло ему опускаться до уровня собеседников. Воспитание много чего ему не позволяло - к примеру, вступить в плотские утехи с женщиной без брака. А возможность такая имелась. В 1762-ом году 23-летняя Мария Шарлотта Якоби писала 38-летнему философу: “Дорогой друг! <...> Я надеялась увидеть Вас вчера в моем саду, но мы с подругой обыскали все аллеи и не нашли нашего друга под этим небосводом. Мне пришлось заняться рукоделием - лентой для шпаги, предназначенной для Вас. Претендую на Ваше общество завтра в послеобеденное время <...> Мы ждем вас, мои часы также будут заведены. Простите за это напоминание...”
Мария Шарлотта Якоби была чужда условностей. Выйдя замуж за солидного банкира в тринадцать лет и имея за плечами десять лет неудачного брака, она, как говорили тогда, “забросила свой чепец за мельницу”. Письмо, составленное во французском вкусе, - прямое тому свидетельство. Интерпретаторы долго ломали головы над тем, что могла бы означать эта странная фраза относительно “заведенных часов”. Одни предполагали, что это вольная цитата из популярного в то время романа Лоренса Стерна “Тристам Шенди” (папенька Тристама имел обыкновение заводить часы с маятником всякий раз, когда собирался исполнить свой супружеский долг). Другие толкователи (в том числе и упомянутый выше знаток личной жизни Канта Ж.-Б. Ботюль) уверены, что фраза касается... чулок 
философа. В конце ХVIII столетия, до того как длинные штаны начали вытеснять панталоны, все более-менее состоятельные мужчины носили чулки, а чтобы таковые не сползали, употребляли специальные подвязки. Но Кант, придававший своему здоровью особое значение (об этом чуть ниже мы скажем подробнее), с одной стороны, не мог обходиться без подвязок, с другой - не мог допустить, чтобы они перетягивали артерию. Тогда философ изобрел хитроумную конструкцию, с помощью которой кровь могла свободно циркулировать по телу: лента, охватывающая его чулки, пропускалась через два корпуса от карманных часов (они были укреплены на каждом бедре и снабжены пружинками). Кант мог регулировать напряжение лент так, чтобы они не давили на артерию. Выражение “также завести часы” могло означать “подтянуть чулки повыше”, т.е. разодеться в пух и прах. А могло и намекать на некие физиологические подробности, связанные с притоком крови в известную часть тела. Так или иначе, сексуальная подоплека письма г-жи Якоби очевидна: мадам, как минимум, должна была иметь сведения о том, что находится у философа под одеждой... Кстати, подарить мужчине собственноручно вышитую перевязь для шпаги было по тем временам весьма интимным и ко многому обязывающим жестом.
...Через шесть лет Якоби снова пишет Канту, приглашая его приехать к ней в Берлин. Но он никуда не едет.
Человек со сверчком в голове
Сорокачетырехлетний философ давно убедил себя в том, что брак - это замедленное самоубийство. “Трудно <...> доказать, что достигшие старости люди большей частью состояли в браке, - пишет он. - Неженатые или рано овдовевшие старые мужчины обычно дольше сохраняют моложавый вид, чем женатые, которые, пожалуй, выглядят старше своих лет”. Но и отношения вне брака - губительны.
Кант - ипохондрик (“экстравагантный безумец”, “человек со сверчком в голове” - так называли ипохондриков в ХVIII веке). Он одержим приступами черной меланхолии и сосредоточен на том, чтобы удержать в себе максимальное количество “телесных жидкостей”, будь то пот, слюна или сперма. Расходовать эти “жизненные соки” - расплескивать свою жизнь. Если препятствовать выходу спермы - она превратится в духовный источник.
...Правда, дважды Кант чуть было не женился (об этом говорит его биограф Боровски). Но... “чуть-чуть” не считается. И то... какая женщина могла бы “вписаться” в порядок жизни философа? Каждое утро без пяти минут пять Канта будил его слуга Лампе (отставной солдат, тупой настолько, что, тридцать лет подряд принося с почты одну и ту же газету, так и не смог запомнить ее названия). Кант поднимался. Когда было пять часов, он уже сидел за столом и выпивал одну-две чашки слабого чая (кофе он любил, но старался не пить, считая его возбуждающе-вредным), выкуривал одну трубку, ровно час готовился к лекциям или работал над очередным философским трактатом.
Потом, в зависимости от дня недели, он или читал в университете лекции студентам, или принимал их у себя в учебной аудитории.
В 1783-м году он наконец обзавелся собственным домом - с помощью Гиппеля, бургомистра Кенигсберга. Дом на Принцессишенштрассе, 2 (около Королевского замка), стоил 5570 гульденов. Согласно объявлению в “Вохэнтлихен Кенигсбершен Фраг-унд Анцайгерс-Нахрихтен” (об этом сообщает биограф Канта Карль), в доме имелись прихожая, аудитория, за ней - кухня и справа - комната кухарки. На верхнем этаже располагались столовая, гостиная, спальня и кабинет. В мансарде - три каморки и комната слуги. К нижнему этажу были пристроены погреб, летняя комната и курятник, крытый балкон и дровяник, а позади дома в бывшем замковом рву был разбит маленький старомодный сад.
Принцессишенштрассе считалась одной из самых тихих улиц Кенигсберга, но... удовольствие от обладания собственным домом Канту отравляло пение заключенных (по соседству была расположена тюрьма). Через Гиппеля и с помощью полиции Кант пытался запретить заключенным громкое пение. В конце концов, им было приказано петь только при плотно закрытых окнах.
Досаждали Канту и мальчишки, которые частенько бросали камни в сад философа через забор.
...Интерьер дома был прост. Прихожая - темноватая, ничем не украшенная, часто - дымная. Дверь на кухню открыта, отчего запах готовящейся пищи распространялся на весь дом. На кухне, в качестве постоянных жильцов, собака и кошка. Их обожала кухарка Канта, способная читать своим любимцам целые проповеди. Кант к домашним животным был равнодушен, но кухарку ценил и был вынужден мириться с хвостатыми обитателями дома. В каждой комнате - стол, стулья, приличная, но простенькая горка (или добротный, но скромненький секретер). В гостиной - софа, стеклянный шкаф с несколькими предметами домашнего обихода (фарфоровыми), бюро, где хранились серебро и денежные сбережения Канта, термометр, несколько стульев, покрытых холстом. В кабинете - два обыкновенных стола, софа, несколько стульев, комод, барометр, термометр... На полках - книги (в его библиотеке было не более 500 книг, в то время как у других европейских философов в личных собраниях насчитывалось по две-три тысячи томов), на стене - портрет Руссо...
В 12:55 Кант выпивал бокал венгерского вина (пиво он презирал, считая его “пищей дурного вкуса”), в час - садился за обеденный стол (В романе Булгакова “Мастер и Маргарита” Воланд, говоря, что ЗАВТРАКАЛ вместе с Кантом, или путает, или лжет. Философ вообще НЕ ЗАВТРАКАЛ. Но если допустить, что Воланд принял ранний обед за поздний утренний перекус... и если учесть, что Кант никогда не покидал пределов Восточной Пруссии - значит, Воланд бывал у нас в городе. Очень, кстати, похоже).
Кант никогда не обедал в одиночестве, а гостей выбирал из различных слоев общества, чтобы избежать односторонности взглядов на естествознание и политику (этим темам обычно посвящалась застольная беседа). Впрочем, в последние годы жизни он старался говорить с посетителями о... новейших средствах уничтожения клопов. Или о кулинарных рецептах.
Обед состоял из трех блюд, десерта и вина. Кант обычно ел с большим аппетитом и радовался, когда его гости отдавали должное еде.
После обеда Кант совершал прогулку до крепости Фридрихсбург и обратно, причем всегда шел по одному и тому же маршруту, который горожане окрестили “тропой Канта”. (В преклонном возрасте философ приобрел обыкновение останавливаться у определенного дома и прислоняться к кирпичной стене, чтобы отдохнуть и насладиться видом на Прегель. Вскоре владелец дома поставил для Канта специальную скамеечку).
Вернувшись домой в шесть часов вечера, Кант читал газеты и отправлялся в кабинет, где трудился до 21:45. Около 22:00 он шел в спальню (Кант требовал, чтобы окно там в течение всего года было плотно закрытым, и слуга Лампе проветривал спальню тайком), раздевался и ложился в постель, сопровождая это простое действо целым рядом специальных манипуляций. Сначала он садился на кровать, потом заскакивал на нее, протаскивал угол одеяла за спиной через одно плечо к другому, затем оборачивал вокруг себя другой конец одеяла. Получался некий кокон. Упаковавшись, Кант ждал прихода сна, повторяя про себя одно и то же слово: “Цицерон”. На сто пятнадцатом “Цицероне” обычно он засыпал. Если же ночью ему требовалось выйти, он ориентировался по тросу, протянутому между кроватью и уборной, чтобы не оступиться в темноте.
“Эс ист гут”
... В последние годы жизни Канта Лампе совсем обнаглел. Один из хороших знакомых философа был вынужден нанять ему другого слугу и - на всякий случай - попросить сестру Канта помочь управляться с хозяйством.
...12 февраля 1804 года Кант умер. Его последним словом было: “Эс ист гут” (“Хорошо”) - как благодарное отклонение предложенной услуги. Существует предание, что этот день был прозрачно-ясным - если не считать одного маленького легкого облачка, парившего на голубом небе. Люди смотрели на это белое пятнышко и говорили: “Это душа господина профессора Канта”...
...28 февраля 1804 года под звон всех колоколов города двигалась длиннющая траурная процессия от дома философа к Кафедральному собору. После торжественной заупокойной службы тело Канта было погребено в профессорском склепе у северной стороны соборного хора. (Открытая колоннада вокруг могилы Канта была воздвигнута Ф. Ларсом в 1924 году и освящена в двухсотлетнюю годовщину со дня рождения Канта).
Впрочем, сентиментальные горожане очень быстро перестали оплакивать “величайшего сына Кенигсберга”. Вскоре его дом был куплен купцом Иоганном Кристофером Рихтером, который в том же году перепродал его трактирщику Иоганну Людвигу Мейеру. В трактире, устроенном в бывшем доме философа, раз в год (22 апреля) друзья Канта собирались на поминальную трапезу. Потом обычай сошел на нет (хотя Общество друзей Канта - как организация - существует в Геттингене и поныне), а трактир разорился.
В 1836 году дом всего за 130 талеров купил правительственный советник в Берлине герр Шаллер, чтобы перепродать его своему знакомому врачу Карлу Густаву Деббелину. Тот - первый и единственный! - осознал, что вместе с домом приобрел и некие обязанности по его сохранению. Он украсил дом доской с надписью:
“Иммануил Кант
Жил и учил здесь
С 1783 года
по 12 февраля 1804 года”
Но... сам дом использовался в хозяйственных целях, в саду была построена баня, в самом здании открылось справочное бюро (потом - частная стоматологическая клиника). В 1881 году наследник Деббелина продал дом фирме некоего Бернгарда Лидтке, который - “для расширения бизнеса” - разобрал все внутренние перекрытия и сделал дом Канта продолжением своего магазина...
В 1893-м году “обитель философа” перестала существовать. Невероятно, но факт: несмотря на преклонение перед Кантом, в Кениг-сберге не нашлось никого, кто бы выкупил его дом и передал потомкам в нетронутом состоянии (как это было в Веймаре: место, где жил Гете, превратилось в музей).
В 1904-м году на одной из стен Королевского замка, со стороны Принцессинштрассе, благодаря усилиям бургомистра Загфрида Керте, появилась посвященная Канту мемориальная доска со знаменитой цитатой из “Критики чистого разума”: “Две вещи наполняют мою душу все новым благоговением и удивлением, чем дольше я размышляю над ними: звездное небо надо мной и закон нравственности внутри меня”. Доска эта была утащена в конце сороковых годов и сдана в металлолом. А Кант... остался нам. Как и то самое звездное небо, которому он удивлялся, - символ Вечности. Перед лицом которой столетия, отделяющие нас от Канта - всего лишь мгновения... Вот только с нравственным законом внутри нас дела обстоят гораздо трагичнее. Хотя тоже и не совсем безнадежно.
Наш “город К.” - ну не Калинина же, в самом деле, это город?.. Не-ет, это город, который даже сына шорника может сделать великим философом... пусть даже в обмен на возможность простого человеческого счастья.
Д. Якшина