...Когда моя старшая дочь была маленькой, мы жили в квартире моего тогдашнего свекра. И каждый вечер там пахло горелым хлебом: свекор сушил в духовке сухари. Ни одного недоеденного куска хлеба он никогда не выбрасывал: терпеливо обрезал обгрызенные места, выкладывал на противень и сушил, сушил, заполняя кухню сизым чадом и доводя меня до белого каления. А потом собирал сухари в огромные полиэтиленовые мешки.
Когда мешок наполнялся доверху, он плотно его завязывал и убирал в кладовку. Периодически устраивал “инвентаризацию”: проверял мешки, выбрасывал сухари попортившиеся, докладывал новых... Все укромные уголки большой трехкомнатной квартиры были буквально забиты этими проклятыми мешками. Между тем, человек он был не бедным, образованным - на пенсию вышел в должности заместителя директора довольно крупного ВНИИ. На все попытки отговорить его от этой ежевечерней сушки он реагировал жестко: “Я должен знать, что, если начнется голод, моя внучка на сухарях какое-то время продержится. Еще спасибо скажешь - не дай, конечно, Бог!”
Фантом голода преследовал его до самой смерти - его, человека сурового, сильного, пережившего в детстве блокаду Ленинграда...
И почему-то сегодняшняя “прогулка” по Кенигсбергу вместе со специалистом по истории края Николаем Чебуркиным пахнет - для меня - горелым хлебом.
Ибо говорить мы будем о последних днях осажденного города и о генерале Отто Ляше, последнем коменданте немецкой крепости Кенигсберг.
Отто Ляш, решившийся на капитуляцию, был заочно приговорен Гитлером к смертной казни, его семья подвергнута репрессиям (жена и старшая дочь заключены в тюрьму в Дании, свояк - арестован в Берлине и помещен в застенки гестапо, младшая дочь угодила в тюрьму в Потсдаме), а сам он прошел через одиннадцать лет советского плена: Бутырка и Лубянка в Москве, Красногорск, Войково, Ленинград... спецлагеря Карабас и Воркута, Сталинград, Асбест на Урале, снова Войково... возвращение в Германию, где отношение к нему было, мягко говоря, неоднозначным... И до конца своих дней он мучительно размышлял над тем, прав он был или ошибался, капитулируя. Или, может, он должен был капитулировать раньше? Или, напротив, держаться до последнего солдата... до последнего старика из фолькс-штурма и мальчишки из “Гитлер-югенда”, до последнего съеденного в городе кота?..
Блокада Кенигсберга мало напоминала ленинградскую. Жители этого города не ели крыс и голубей, не грызли чудом обнаруженные сальные свечки, не варили кожаные перчатки и ремни. Для них все закончилось довольно быстро. Но - навсегда. Даже те из 30.000 солдат и 110.000 гражданских, кто выжил, распрощались со своими прежними жизнями. И - с городом. Сданный, он больше им не принадлежал.
- Кенигсбергу в истории второй мировой войны выпала особая миссия, - говорит Николай. - Накануне тридцать девятого года здесь накапливались продовольственные запасы. Зерном, закупленным в СССР, набивались даже танцевальные и спортивные залы. В одном только Доме техники, называемом теперь “Шлагетерхауз”, хранилось 8.000 тонн ржи...
На первом этапе польской кампании Кенигсберг являлся исходным плацдармом. Когда военные действия перекинулись дальше, он стал городом-арсеналом. Предприятия работали исключительно для военных нужд, особенно верфь “Шихау”, ставшая крупнейшим предприятием Кенигсберга...
Война против СССР усугубила “особую роль” Кенигсберга - отсюда выступили две войсковые группы, состоявшие из нескольких армий, здесь разместилось множество командных центров, вспомогательных частей, лазаретов и служб обеспечения.
Первый налет на Кенигсберг с воздуха советская авиация произвела осенью сорок первого года. Потом - весной сорок третьего. Разрушения были незначительными - бомбежки эти имели скорее символический, нежели стратегический смысл. Кенигсбержцы живо интересовались событиями “культурной” жизни - в частности, бешеным успехом пользовалась выставка вывезенной из Екатерининского дворца в Царском Селе Янтарной комнаты, открытая в Королевском замке...
...Всех привело в замешательство покушение на Гитлера 20 июля 1944 года - к нему оказались причастны городской кенигсбергский казначей Фритц Гёрделер, член городского магистрата, советник по строительству Вальтер Швартц и его племянник Арнольд Бистрик, часовщик. (Фритц Герделер и его брат Карл были казнены весной сорок пятого. Швартц и Бистрик были отправлены в Берлин, где из тюрьмы Плетцензее их освободили советские войска.)
...В августе 1944-го после двух бомбардировок города английской авиацией 200.000 человек остались без крова, 4200 человек - погибли в огне. Но уже в сентябре по руинам были проложены первые тропинки, налажено снабжение водой и электроэнергией, запущены некоторые трамвайные линии, развернуто железнодорожное движение, раздавались талоны на питание.
И все-таки... в результате этих бомбардировок город как живой организм перестал существовать. То, что было потом, правильнее назвать агонией: 400-летний юбилей Альбертины в начале 1944 года уже был омрачен тенью приближающейся катастрофы. А 23 января 1945-го в Кенигсберге закрылись школы, 28-го - университет. 12 февраля, в годовщину смерти Канта, последний “Бобовый король” Общества друзей Канта профессор Шумахер возложил на могилу философа венок. Ему и двум его провожатым пришлось под артиллерийским огнем искать среди развалин дорогу к сгоревшему собору.
В Новом театре до самых последних недель шли постановки. Городской оркестр давал концерты. Церковные службы проводились в наспех подправленных помещениях, действовала почта. Правда, открытки, предназначенные для пересылки в остальные районы Германии, собирались на главном почтамте: их предполагалось отправить, когда будет разомкнуто кольцо окружения...
Обербургомистр Виль продолжал руководить коммунальными службами. Выдавались продовольственные карточки. Но так как город покинули многие торговцы, чиновники из городской администрации вскрывали их магазины и распределяли запасы продуктов. Бывали и случаи воровства, и грабежи - полиция за всем уследить не могла...
Городские ЗАГСы и судебные ведомства работали вплоть до марта 1945-го. А дальше - гауляйтер Кох воспрепятствовал всем мероприятиям по спасению людей и материальных ценностей, называя их пораженческими. Сам же он уже в январе, как только советские войска вплотную подошли к городу, перебрался со своим штабом в Нойтиф на Фришской косе, имитируя с помощью радиосвязи свое пребывание в Кенигсберге.
Один пожилой советник юстиции, бывший некогда членом национал-социалистической партии, написал открытку своей родственнице, проживавшей на западе Германии - он сообщил, что дела в Кенигсберге идут плохо, что партия полностью устранилась от решения проблем, что гауляйтер улизнул... Открытка была прочитана цензурой. И хотя утверждения соответствовали действительности полностью, автора судили военно-полевым судом крепости и вынесли ему смертный приговор. За подрыв боевого духа и клевету на партию и государственные органы...
Гестаповцы несколько недель продержали в алленштайнской тюрьме жену и дочь одного крупного помещика - за то, что, по доносу их домашней портнихи, они якобы позволили себе нелестно отозваться о Гитлере... И случаев таких были десятки.
...Генерал Ляш был назначен командующим кёнигсбергского укрепленного района и крепости Кенигсберг 28 января 1945 года. В свое распоряжение он получил немало воинских подразделений, но их боеспособность была очень различна: остатки разгромленных боевых частей; на скорую руку сформированные новые, где командиры и подчиненные не знали друг друга; тревожные группы и несколько батальонов фольксштурма (ополчения)... К концу января - мы уже говорили об этом - оборона была настолько слабой, что генерал Черняховский быстрым маневром смог бы овладеть крепостью, но - переоценил противника. И начал планомерную подготовку к штурму. Ляш тем временем сумел организовать гарнизон и наладить оборону.
Отто Ляш, родившийся 25 июня 1893 года в Верхней Силезии, где его отец служил старшим лесничим большого лесного массива Фюрстен Плесс, был солдатом до мозга костей. Охотник, наездник, человек по натуре открытый и простой, с неплохим чувством юмора, он был популярен среди солдат и офицеров. Во время первой мировой войны он сделал карьеру, пройдя за два года путь от фаненюнкера до командира роты и адъютанта резервного батальона.
После окончания войны какое-то время Ляш служил в полиции, в 1935 году снова был принят в ряды сухопутных войск. Отличился во время польской кампании - 1 декабря 1939 года получил звание полковника. Участвовал во французской кампании. За доблесть на Восточном фронте был награжден Рыцарским крестом (в дополнение к уже имеющемуся Железному). Воевал под Ленинградом (за что, вероятно, и отомстила ему судьба). Командовал 217-й пехотной дивизией, состоявшей из восточно-прусских частей: в боях на Днепре - точнее, при немецком отступлении - эта дивизия была последней, переправившейся через реку. Фактически тогда она была почти полностью уничтожена.
В июле-августе 1944 года заново сформированной 349-й пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Ляша удалось вырваться из котла подо Львовом - за что он был награжден Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту.
После чего Ляша назначили командиром 64-го армейского корпуса, дислоцировавшегося во Франции. Там Ляш заболел желтухой, а едва поднявшись с больничной койки, получил звание генерала пехоты - и назначение в Кенигсберг.
...Почему мы говорим о нем столь подробно?.. Он был достойным врагом. Свято уверенным в правоте своего дела - хотя давно уже разочаровался и в гауляйтере Кохе, и в партийных функционерах, и даже, наверное, в фюрере - хотя не признавался в этом самому себе.
(“Многие генералы не понимали, почему Гитлер начал войну с Россией и высказывали, правда, в узком кругу, недовольство этим, - скажет он потом на допросе советскому подполковнику Иванову, - <...> безоговорочно капитулировать - это лучший выход для немцев, чтобы не всем погибнуть и не все потерять”.
Кстати, этот подполковник Иванов - отец того самого Юрия Иванова, калининградского писателя и председателя фонда культуры, который положил жизнь на дело спасения исторического наследия Кенигсберга. Как причудливо иногда тасуется колода судеб! - прим. авт.)
Любая война - это столкновение не только армий, но и личностей. В январе сорок пятого командующий 5-м Белорусским фронтом генерал Черняховский издает приказ, в котором есть такие строки:
“Две тысячи километров прошли мы вперед и видели уничтожение всего того, что было создано нами за двадцать лет. Теперь мы стоим у берлоги, откуда фашистские захватчики напали на нас <...> Пощады не будет никому, как и нам не было пощады. Нельзя требовать от солдат Красной Армии, чтобы они щадили врага <...> Земля фашистов должна стать такой же пустынной, какой стала после них и наша земля. Фашисты должны умирать, как умирали и наши солдаты”.
Ляш, в свой черед, обращается с воззванием к гарнизону крепости Кенигсберг:
“<...> В тяжелый час принял я командование <...> Я приложу все силы к тому, чтобы выполнить свою задачу. От вас, солдаты, я жду такого же проявления воли. Отечество требует, чтобы мы выполняли свой долг безоговорочно и до конца. Будущее мы обретем себе лишь в том случае, если будем следовать этому долгу честно, действуя решительно и сплоченно. Недисциплинированность же несет с собой опасность нашего полного и бесславного уничтожения <...>”
И немцы старались соблюдать дисциплину - так мертвая лягушка продолжает дергать лапками под действием гальванического тока.
...1 апреля 1945 года, на Пасху, в городе было по-весеннему солнечно. И в последующие дни стояла хорошая погода. Кенигсбержцы выбирались в еще доступные для них пригороды. 6 апреля начался штурм. Иллюзий по поводу исхода сражения никто не питал. Гражданская жизнь в городе прекратилась. Но в подвале редакции “Восточно-Прусской газеты”, где находилось около 600 спасавшихся от артиллерийского огня мирных жителей, на скорую руку были установлены печатные станки и выпущены номера газеты “Крепость Кенигсберг”. Здесь же по последнему заказу городской администрации за пару дней до капитуляции было отпечатано 10.000 талонов на молоко для грудных детей. Задание было столь же бессмысленным, как и его исполнение.
...Попытка в ночь с 8 на 9 апреля прорвать блокаду в направлении Пиллау с треском провалилась. Гражданское население, собравшееся в тылу ударной группировки, вернулось в горящий город. 9 апреля защищались лишь отдельные укрепленные пункты. Руководить обороной стало невозможно.
“Стало окончательно ясно, - писал позже Ляш в мемуарах, - что я со своими солдатами и всем населением Кенигсберга брошен вышестоящим командованием на произвол судьбы <...>
С оперативной точки зрения дальнейшая оборона... в тот момент уже не имела значения для исхода войны <...> В тактическом отношении ситуация была безнадежной <...> Я решился прекратить боевые действия и поло-жить конец этому ужасу <...>
Возникло множество легенд о том, что кенигсбергский замок якобы оказал последнее, героическое сопротивление. Все они не соответствуют действительности <...> Замок действительно был оборудован всем необходимым для того, чтобы партийное руководство провинции могло после героической обороны встретить в его стенах свой последний час <...> Но каких-либо войсковых частей от высших учреждений партии здесь не было <...> Изголодавшиеся жители и солдаты стремились при усиливающихся обстрелах пробраться в глубокие подвалы ресторана “Блютгерихт”, где еще хранились запасы вина <...> Непосредственной атаки на замок вообще не предпринималось, и о факте капитуляции, из-за отсутствия внешней связи, по замку ходили только слухи <...> Лишь около 01.00 ночи 10 апреля в подвалах появился русский офицер с группой солдат и потребовал сдаться <...>”
Ляш капитулировал слишком поздно - и слишком рано. Поздно - потому что из-за упорного сопротивления гарнизона крепости наступающие советские войска несли большие потери - и ненависть к врагу только крепла.
Рано - потому что любая капитуляция, какой бы вынужденной она ни была и какой бы “почетной” ни называлась - признание собственной слабости. Ленинград продержался в блокаде 900 дней и ночей - и не сдался. Кенигсберг - пал.
“Дома горели, чадили, - вспоминает Ляш. - Мягкая мебель, музыкальные инструменты, кухонная утварь, картины, фарфор - все это было выброшено из домов и продолжало выбрасываться. Изрешеченные пулями автомашины стояли между горящими танками... Пьяные русские дико стреляли куда попало, пытались ездить на велосипедах, падали... В дома тащили плачущих, отбивавшихся девушек и женщин <...> Придорожные кюветы были полны трупов <...> На деревьях болтались повешенные - с отрезанными ушами, выколотыми глазами <...> За машиной, на которой мы ехали, следовал грузовик с нашим багажом и нашими денщиками. Грузовик этот отстал, якобы из-за поломки, а потом попросту повернул назад и возвратился в Кенигсберг. В железнодорожных мастерских города русские начисто обобрали наших солдат, растащили весь наш багаж.
После моего решительного протеста в дело вмешался сам маршал Василевский, пытаясь вернуть нам вещи. Это ему не удалось, и мы на долгие годы русского плена остались с тем, что было на нас...”
И вот тут Ляш уже перестает быть интересен. Генерал, пекущийся о багаже - вместо того, чтобы, пожалуй, застрелиться... Впрочем, не нам его судить.
...Блиндаж Ляша на Параден-платц (ныне ул. Университетская) - один из самых популярных в городе музеев. Особенно любят посещать его немцы, прибывающие в город на волне “ностальгического туризма”. Интересно, о чем они думают? Благодарят Ляша или проклинают? Или просто видят во всем Божий промысел?... Или - справедливое возмездие? Ведь, как ни крути, не мы все ЭТО начали первыми... Мы всего лишь действовали по формуле: кто к нам с чем и зачем, тот от того и того”.
...Ну а наши “прогулки” продолжаются.
Д. Якшина