Мы продолжаем разговор о самом главном “оригинале” Кёнигсберга - Гофмане.
Клоун в гримёрной
...Эрнст Теодор Амадей Гофман не любил город, в котором родился. Впрочем, это слишком упрощенное понимание тех трагических отношений, которые связывали “припозднившегося романтика” (так, с изрядной долей пренебрежения, называли Гофмана другие “мастера литературного цеха”, с таким “клеймом” он и вошёл в историю европейской литературы) - и “город К.”, в котором практически не было места для романтики, даже своевременной. Да, действие новелл и романов Гофмана разворачивается на улицах СОВСЕМ ДРУГИХ городов, но... разве не в бюргерски-добропорядочном Кёнигсберге счастливые молодожёны получают от мага Альпануса (так и хочется добавить: в качестве главного бонуса) чудо-кухню, в которой “не подгорают кушанья и не перекипают горшки”?! И разве не несчастная возлюбленная Гофмана, чужая жена Дора Хатт, воспета в мистическом “Майорате”? И разве не угадывается в студенте Ансельме (пусть даже отчасти) сам Эрнст Теодор... тогда ещё Вильгельм (Амадеем он станет гораздо позже)? А Дроссельмейер из “Щелкунчика”? Вылитый “обер-чудак Кёнигсберга” бургомистр Гиппель-старший! А кот Мурр - такой солидный, рассудительный... и такой “здешний” (хотя его прототип и прибился к семейству Гофманов не в Кёнигсберге).
А главное - разве не Россия “усыновила” Гофмана, почти отторгнутого Германией?! Немцы не воспринимали тонкую и горькую иронию его произведений.
(Позже Аркадий Аверченко, в полнейшем изумлении, будет описывать типичные образчики немецкого юмора. “Герр Штумпф! Правда ли, что ваша жена вчера сломала свой зонтик о вашу спину?” - “Ха-ха-ха”. “Герр Штрумпф, теперь вам придётся вдвое больше работать, чтобы иметь возможность покупать вашей жене новые зонтики!” - “Ха-ха-ха”...)
Зато в России насладились ею сполна. “Русский” Гофман (писал один из исследователей его творчества - кстати, немец, но из Восточной Германии, и образование получивший на питерском филфаке) - это клоун в гримёрной, после трюков, когда грим ещё не смыт, но глаза уже усталы и мудры...
...Впрочем, вернёмся в век девятнадцатый.
Убить Наполеона
Из Плоцка Гофмана переводят служить в Варшаву (постарались родственники жены). Здесь он начинает писать музыку.
“С тех пор, как я пишу музыку, - находим мы в его дневнике, - мне удаётся забывать все свои заботы, весь мир. Потому что тот мир, который возникает из тысячи звуков в моей комнате, под моими пальцами, несовместим ни с чем, что находится за его пределами”.
В 1805 году его жена Михалина (Миша, как он её называл) рожает дочь, которую Гофман нарекает Цецилией, в честь святой - покровительницы музыки.
Постепенно Гофман становится заметной фигурой в музыкальных кругах: его комические оперы ставятся на сцене Варшавского театра, он выступает как дирижер...
Всё меняется в 1807 году. Войска Наполеона входят в Варшаву. Государственные чиновники - и Гофман в их числе - остаются без мест. И без денег. “Вот уже пять дней я не ел ничего, кроме хлеба”, - пишет Гофман в дневнике. От голода плачет маленькая Цецилия. Чтобы прокормить семью, Гофман отправляется в Берлин, надеясь пристроиться там в театр или музыкальное издательство.
Жена с дочерью должны “пересидеть” тяжёлое время у родственников в Познани. Но... по дороге почтовая карета, в которой они ехали, опрокидывается. Цецилия погибает. Миша получает серьёзное ранение в голову. Едва живую, её доставляют к родителям, долгое время она не приходит в сознание. Гофман, горько оплакивающий двухлетнюю дочь, заболевает нервной горячкой. В бреду он говорит о том, что обязательно убьёт Наполеона, которого считает виновником гибели дочери и - отныне - своим личным врагом.
Едва оправившись, Гофман уезжает в маленький городок Бамберг. Михалина всё ещё у своих родителей, которые убеждают её забыть о “никчемном” супруге, неспособном обеспечить ей кусок хлеба с маслом.
“Моя любимая! Котёнок!”
А Гофман работает как бешеный. Он и композитор, и дирижер, и режиссёр, и декоратор в театре. Он пишет статьи и рецензии для “Всеобщей музыкальной газеты”, он участвует в продаже нот и роялей, он даёт уроки музыки в частных домах... И снова, как в юности, он влюбляется в свою ученицу, тринадцатилетнюю Юлию Марк.
Разница в возрасте его не смущает: в XIX веке барышня в тринадцать-четырнадцать лет уже считалась невестой на выданье. (Пушкин писал об одной из таких барышень: “Кокетка, ветреный ребенок!..”) Беда в другом: он некрасив, беден, женат. Он почти алкоголик. Ему нечего предложить Юлии Марк, он даже не может сделать ей приличного подарка. Остаётся лишь грезить о ней, сидя у окна в своей крошечной комнатёнке под самой крышей и глядя в звездное небо. “Звезда моя, Юлия!..” О ней он пишет в дневнике по-гречески: “Моя любимая! Котёнок!”
Взгляните на эту свинью!
Вскоре ситуация обостряется. Юлию собираются выдать замуж за недалёкого, но богатого лавочника. Гофман в отчаянии, он всерьёз подумывает о двойном самоубийстве... пока не обнаруживает с трагическим изумлением, что его Юльхен, поющая о любви таким ангельским голосом... его шаловливый котёнок... не просто относится к предстоящему замужеству терпимо, но и предвкушает грядущие удовольствия - типа новых платьев, золотых серёжек и браслетки.
Гофман разочарован. Позже в его произведениях появятся героини, очень похожие на Юлию: например, Вероника в “Золотом горшке”, которая любит студента Ансельма, даже борется за него - за того, каким хотела бы его видеть... Вероника хочет стать женой солидного чиновника, который подарит ей к помолвке золотые серёжки. И она получает такой подарок от надворного советника Геербранда, за которого в итоге выходит замуж.
Или Клара, которая всегда напоминает влюбленному в неё Натаниэлю, что пока он читает ей мистические стихи, у неё может убежать кофе. Клара в финале обзаводится добрым мужем, двумя резвыми детками и загородным домом...
Но все эти Вероники и Клары будут потом. В тот день, когда Гофмана - как учителя музыки - пригласили на свадьбу Юлии Марк, он сам ещё не знает, что в скором времени откроет в себе талант писателя. Он принимает приглашение. Иначе нельзя. Можно скомпрометировать девушку, если вдруг окружающие заметят, в какую чёрную меланхолию вгоняет её замужество тридцатилетнего “маэстро”.
На свадьбе Гофман много пьёт. Но много пьёт и жених Юлии. Глупый лавочник, ошалевший от счастья (ведь Юлия была чертовски хороша!), “нагрузился” по самые брови. Так, что, ведя Юлию через сад, упал прямо в лужу. И заснул. Сконфуженная невеста заплакала, а Гофман закричал, стоя над “телом” соперника: “Взгляните на эту собаку! На эту свинью! Посмотрите, я выпил столько же, но держусь на ногах! А этот... Такое может произойти только с пошлейшим человеком!..”
Разобидевшиеся родственники жениха прогнали Гофмана со свадьбы. Позже ему было отказано и от дома. Гофман покинул опостылевший ему Бамберг и уехал в Дрезден.
(Кстати, брак Юлии Марк вопреки ожиданиям не принес ей ни счастья, ни достатка. Муж настолько увлёкся спиртным, что Юлия добилась развода.
За год до смерти Гофмана она снова вышла замуж - за своего кузена Людвига Марка. Она уже давно не была “котёнком”. И больше никогда не пела.)
“Золотой горшок” и Кавалер Глюк
В Дрездене Гофман воссоединился с женой. С тех пор они больше не расставались. Но главное - Гофман начинает писать! Возможно, над ним сжалился святой Иоанн Златоуст. Или музыки уже было мало, чтобы выразить всё, что накопилось в душе за годы жизненных мытарств... Гофман обмакивает перо в чернильницу и... рождается Кавалер Глюк. Герой одноименного рассказа, странный человек, называющий себя по фамилии умершего в 1787 году композитора Глюка, носящий одежды XVIII века, живущий среди старомодной мебели. Кавалер Глюк не похож на “истинных ценителей музыки”, абонирующих ложи в театрах (о, как глубоко презирал их Гофман!), он только музыкой и живёт.
Новелла завораживала читателей. Гофмана заметили. А повесть “Золотой горшок. Сказка из новых времён” принесла ему колоссальный успех. Она была написана в городе, в окрестностях и на улицах которого кипели бои с Наполеоном.
Однажды Гофман, сидевший абсолютно без денег, договорился со знакомым насчёт небольшого займа... и явился к нему домой, пройдя в пятидесяти шагах от французских стрелков, ведущих перестрелку с союзными войсками. В другой раз Гофман следил за ходом битвы в компании своего приятеля Келлера. Оба сидели на балконе с бокалами в руках. Ядро разорвалось у самого дома и оставило три трупа. Келлер в испуге выронил бокал. А Гофман философски заметил: “Вот она, жизнь!..” И выпил.
Не то чтобы он был безрассудно храбрым человеком. Скорей, он просто принадлежал ДРУГОЙ реальности. Той, где звенели хрустальные колокольчики и шептались в листве золотисто-зелёные змейки...
“Я похож на детей, родившихся в воскресенье: они видят то, что не видно другим людям”, - так говорил Гофман. И действительно, его произведения могли быть смешными и страшными, светлыми или зловещими, но фантастическое в них возникало неожиданно, из самых обыденных вещей: из бронзовой дверной ручки с ухмыляющейся рожей, из щипцов для орехов и хриплого боя старых часов, из шума ветра в листве и запаха мокрой сирени, из ночного пения котов на крыше... - из самой жизни. Во всех её мельчайших проявлениях.
Он первым догадался о том, что “дневной” мир имеет оборотную “ночную” сторону, а грань между фантазией и реальностью полупрозрачна. И зависит только от способности и желания человека её, эту грань, переступить. Как любимая героиня Гофмана - Мари из сказки “Щелкунчик”.
“Я возвращаюсь в государственное стойло”
К 1815 году Гофманом написано уже достаточно много. Выходят два тома сборника “Ночные фантазии в духе Калло”. (Жак Калло - французский живописец и график XVII века - особо притягателен для Гофмана тем, что на его картинах предметы, взятые из обыденной жизни, предстают не в зеркальном отображении, а в преломлении через сознание автора.) Сборник приносит Гофману славу. Но денег по-прежнему нет.
Собственно, и со славой тоже не всё просто. Во-первых, кем считать этого странного автора: упустившим своё время романтиком или, наоборот, литератором, говорящим какое-то новое слово? Во-вторых... такая странная атмосфера во всех его произведениях... болезненная какая-то. Ну, разве может человек в здравом уме и трезвой памяти проникнуться ТАКОЙ атмосферой?! В-третьих, этот писатель слишком много себе позволяет: к примеру, называть “филистерами” добропорядочных граждан и противопоставлять им каких-то Ансельмов, у которых после трёх-четырёх чашек пунша сплошные зелёные змейки перед глазами!..
В общем, официально Гофман зачислен во “второй эшелон” немецкой литературы. А всему мистически-странному, фантасмагоричному присвоено пренебрежительное определение “гофманиана”.
Эрнст Теодор Амадей Гофман к оценкам собратьев по литературному цеху глубоко безразличен. Безденежье - вот что его мучит! И он, скрепя сердце и записав в дневнике “Я возвращаюсь в государственное стойло”, - переезжает в Берлин, чтобы поступить на службу в Берлинский апелляционный суд.
Но суд его, как и встарь, волнует очень мало. Да, дни свои он честно отдаёт службе. Но вечера проводит в кабачке “Лютер и Вегенер”, неподалеку от дома, а по ночам - пишет. Иногда ему становится страшно: пламя свечи колеблется от ветра, из темноты выползают жуткие тени... Он кричит. И тогда появляется верная Миша и садится рядом с вязаньем. Гофман успокаивается и пишет, пишет, пишет...
1816 год - выходит роман “Эликсир Сатаны”.
1817 год - новеллы “Песочный человек”, “Церковь иезуитов”...
1818 год - “Необыкновенные страдания одного директора театра”.
1819 год - “Крошка Цахес по прозванию Циннобер”. (Влиятельные современники писателя “Крошкой Цахесом” были весьма недовольны. Уж очень узнаваемым оказался герой... Причём узнаваемым многократно.) В этом же году написана новелла “Мадемуазель де Скудери”.
1819-1821 - публикуются четыре сборника рассказов “Серапионовы братья”. В это же время начата работа над романом “Житейские воззрения кота Мурра”.
Смерть кота Мурра
...У Гофмана действительно был кот Мурр. Очень красивый. Крупный, мускулистый. Таким он описан в романе:
“Чёрные и серые полосы сбегали по спине и, соединяясь на макушке между ушами, переплетались на лбу в самые замысловатые иероглифы.
Таким же полосатым был и <...> хвост необыкновенной длины и толщины. Притом шкурка кота так блестела и лоснилась на солнце, что между чёрными и серыми полосами выделялись узкие золотистые стрелки <...> Голова у него была достаточно объёмистая... глаза цвета свежей травы, а длинные, седые, несмотря на молодость, усы придавали ему внушительный вид, достойный греческого мудреца”.
Гофман очень любил кота и со смехом рассказывал друзьям, что в его, Гофмана, отсутствие Мурр часами просиживает на его столе: “Рукописи читает!”
...Последние годы жизни Гофмана были тяжелыми.
С 1818 года у него развивалась болезнь спинного мозга. Двигаться становилось всё труднее. В ночь с 29 на 30 октября 1821 года умер кот Мурр.
“Ночью Мурр стал жалобно мяукать, - записывает Гофман в дневнике. - Когда я приподнял укрывавшее его одеяльце, он посмотрел на меня с совершенно человеческим выражением во взгляде, как бы прося вылечить его. Я не мог вынести этого взгляда. Опять укрыл его и лёг в постель... Он умер утром, и теперь весь дом кажется мне и жене пустым”.
Этот кот был дорог им как ребенок. Ребенок, который у них после гибели маленькой Цецилии, так никогда больше и не родился.
После смерти Мурра Гофман разослал по друзьям траурные извещения. И очень сильно напился в кабаке.
Повелитель блох
В 1822 году выходит роман “Повелитель блох”, в главном герое которого - тайном советнике Кнаррпанти, сначала арестовывающем преступника, а потом подбирающем ему подходящее преступление - узнал себя полицай-директор фон Камптц. (Незадолго до публикации романа советник Гофман, как член апелляционного суда, заступился за человека, несправедливо обвиненного Камптцем.)
Фон Камптц в ярости жалуется королю и приказывает изъять и рукопись повести, и уже отпечатанные экземпляры. Против Гофмана возбуждается судебное дело. Впрочем, Гофману уже всё равно. Он полностью парализован. За четыре недели до смерти его по обе стороны позвоночника прижигают раскалённым железом, “чтобы разбудить жизненные силы”. Во время этой дикой процедуры Гофман шутит. И спрашивает у друзей, находящихся в комнате, чувствуют ли они запах горелого мяса.
Он понимает, что его дни сочтены. Исход судебного дела Гофмана не пугает (кстати, известие о прекращении дела придёт уже после смерти писателя). Он диктует свою последнюю новеллу “Угловое окно” (о том, что видит прикованный к постели человек), обдумывает новеллу “Враг”...
Гофман умер 24 июля 1822 года. Похороны были быстрыми и странными: тело скорее тайком зарыли, чем погребли по христианскому обряду. На могилу водрузили надгробный камень (за счёт судебного департамента, так ненавидимого Гофманом!), написав, что здесь похоронен Э.Т.В. Гофман, советник судебной палаты.
Вместо эпитафии от “собратьев”-литераторов высказался Гёте: “Какой верный участник, озабоченный национальным образованием, не смотрел с печалью на то, как болезненные произведения страдающего человека долгие годы внушали здоровым умам в Германии заблуждения под видом прогрессивных новинок”.
...Вскоре к вдове Гофмана заявились кредиторы. Лишь один из них, владелец винного погребка, простил Гофману все его долги, сказав, что при жизни тот привлекал в кабак столько посетителей, что заведение стало самым популярным в округе!
Остальные - были настроены истребовать всё до последнего пфеннига. Все вещи Гофмана - мебель, платье, шитый мундир советника, гитара, скрипки, золотые часы, книги, гравюры Калло - были распроданы. Вдове не осталось ничего. Только слабое утешение: умирая, Гофман сказал, что хотел написать роман о ней, своей верной и не очень счастливой Мише...
Живут рядом и... мяукают
И только к столетию со дня смерти Гофмана в Кёнигсберге, в доме №25 на Французише-штрассе, где он когда-то родился, была установлена памятная доска работы известного скульптора Станислауса Кауэра. Тогда же появился глиняный бюст работы скульптора М. Бухофцера - одна из самых удачных попыток передать своеобразие натуры Гофмана (в 1932 году бюст “переехал” в зал романтического искусства Музея истории города... а в августе 1944-го погиб при бомбардировке Кёнигсберга англо-американской авиацией).
В 1922 году улица, примыкающая к Французской, получила название Крейслер-штрассе - по имени главного героя романа “Житейские воззрения кота Мурра”. А в 1911 году в честь Гофмана был прочитан цикл публичных лекций и докладов и... устроен костюмированный бал. “Филистеры” отдали должное своему земляку. Но не более того.
Впрочем, он над этими почестями только бы посмеялся. А вот с Пушкиным, Гоголем или Одоевским (зачарованными “гофманианой”) он наверняка нашёл бы общий язык. И на Чайковского, написавшего балет “Щелкунчик”, едва ли был бы в претензии, и “Серапионовы братья” (так в начале ХХ века называла себя целая группа российских молодых поэтов) ему, скорее всего, пришлись бы по вкусу, и кота Бегемота в романе Булгакова “Мастер и Маргарита” он бы оценил... Ведь Бегемот чертовски похож на Мурра (кстати, из-за этого и самого Мурра часто рисуют большим чёрным котярой). И Тарковского, мечтавшего снять фильм о Мурре, угостил бы чашкой огненного пунша... если бы только мог. А сегодня целые плеяды художников создают картины по мотивам гофмановских произведений...
Так что это редкий случай, когда мы, калининградцы, можем с полным правом называть писателя, родившегося в Кёнигсберге, своим. Тот “город К.”, в котором был дом №25 на Французской улице, Гофмана не принял. Его принимает другой “город К.”. Хотя чём-то они, города, и похожи: человек, живущий в ИНОЙ реальности, чувствует себя в них неуютно... А вот “потомки” кота Мурра - ничего. Серые, полосатые, они живут рядом с нами и мяукают. Потому что кошки - удивительные существа, умеющие с комфортом расположиться во всех реальностях сразу.
Д. Якшина